Стивен Кинг

Как очень интересную, во многом интуитивно глубокую, но в целом всё-таки очень затянутую книгу. Вот этот образ старухи, которая собирает всех выживших, черная женщина с серебряными волосами (та, что появилась потом в песне «Пикника») — мне кажется, что это образ замечательный. Но сама книга могла бы быть не в пример короче. Кинг очень добросовестно выстраивает свои миры. Но мне, уж если на то пошло, как-то ближе «Волки Кальи», какие-то куски из «Черной башни». По крайней мере, там есть настоящая поэзия.

Это очень справедливая мысль, очень верная. Кинг работает в очень разных жанрах. В отличие от Лавкрафта, чьи локации очень похожи, Кинг умеет так и умеет сяк. В новом сборнике «Вам нравится темнее», где 12 рассказов и 1 повесть абсолютно разных по интонации. И, главное, они разные по манере, по авторскому голосу. Это такой калейдоскоп. И самый лучший здесь рассказ (не то что он самый лучший, но, как Кинг сам говорит, это «единственная история из приведенных здесь, о которой я боялся думать в темноте) – «The Dreamers». Она очень хорошо придумана. Я не знаю, как перевести ее название – «Сновидцы», «Дремлющие». Или «Дремающие», как у Лимонова: «он дремает». «Сновидцы», наверное, точнее всего. Это,…

Главный герой – 13-летний мальчик, главный антагонист – могущественный злодей Морган, главный предмет – талисман, пересекаются реальный и волшебный миры, Сириус Блэк и Люпин помогают герою, как и герои «Талисмана» в образе львов, и так далее».

Понимаете, вы обратили внимание на пропповские механизмы или на юнговские архетипы. В каждой сказке у героя есть волшебный помощник, в каждой сказке ему противостоит абсолютное зло. В каждой сказке герой, как правило, сиротка, чтобы усугубить его одиночество. Конечно, Роулинг опиралась при написании романа не столько на Кинга, сколько на «Копперфильда», Шарлотту Бронте и на ее героинь. Вообще, она такой синтез всех сестер Бронте: влияние…

Наверное, всё-таки с «Dead Zone», потому что «Мёртвая зона» — по-моему, вообще самое совершенное произведение Кинга раннего. Строго говоря, я и начал с него, как и все почти. Ну, «Мешок костей» — ничего (собачка Стикен), мать очень любит эту книжку. Лучшая вещь Кинга — по-моему, объективно «Мизери». И, кстати, предпоследний роман мне очень нравится — «Воскрешение» (не совсем точный перевод). Кинга надо начинать, конечно, с ранних вещей читать. «Воспламеняющая взглядом» слишком страшна для ребёнка.

Миф о Сизифе, абсурдность человеческого бытия не имеет ничего общего, я уверен, с «Темной башней». Потому что миф о Сизифе доказывает бессмысленность и героизм человеческого существования, а «Темная башня» Кинга доказывает конечность и замкнутость мира, его какую-то странную интуицию о том, что пройдя путь, возвращаешься к началу. Это та же мысль, что и у Стругацких падающие звезды: это люди, которые упали с края мира, но попали в него же. Так мне кажется. Хотя я не исключаю, что Кинг читал Ницше, но, наверное, он его весьма поверхностно усвоил, как вся американская массовая культура. Я помню, как Шекли говорил мне в интервью: «Ницше — хорошее чтение для 14 лет. В 15 его читать уже…

Ну, какая же это утопия, когда убивают родителей? Это вечный вопрос о том, как далеко должны заходить педагоги в невротизации детей, в создании экстремальной обстановки, чтобы разбудить в них все силы, но, простите, ведь создателей Института занимает совершенно не это: они хотят выдоить из этих детей максимум их сил, а будущее этих детей и их душа их совершенно не волнует. Это чистая прагматика, это как в «Воспламеняющих взглядом». Если бы они из них пытались сделать таким образом сверхчеловеков, как, если вы помните, Стэн Агре с помощью пыток пытается в «Бессильных мира сего» пытается создать из зажиревших учеников сверхлюдей, но тут немного другая история все-таки, понимаете?

Это, действительно, гениальный писатель. Может быть, это чрезмерное определение, но здесь делайте поправку на мою любовь к жанру литературы ужасов. Я не говорю о «Чучеле белки», из которого получилось «Психо», но рассказ «Бродячий зверинец» ― это один из самых жутких рассказов в мировой литературе. Роберт Блох, кстати, один из первых приветствовал Кинга, первым почувствовав его масштаб. Мне кажется, что таких вот по-настоящему крупных мастеров, умеющих напугать читателя, так много-то и не назову. Совершенно не сомневаюсь, что Роберт Блох ― это один из тех авторов, который не может никого оставить равнодушным, это мастер кинговского класса. Другое дело, что он несколько меньше написал,…

Книгу Стивена Кинга «On writing» («Как писать книги»).  Сейчас как раз вышло – двадцать лет спустя – ее юбилейное переиздание. Мне трудно сказать, что посоветовать такое из учебников. Но из всего, что я читал о писательстве, Кинг дает наилучшие советы. Не прагматические, не технические, а мировоззренческие. Как вводить себя в состояние письма, в состояние писания.

Потому что готика – это, понимаете, такая вещь, которую все пытаются имитировать, думая, что можно этого добиться внешними приемами. На самом деле, приемы есть, их много, перечислить их – не такая большая задача, но готика – это прежде всего мировоззрение. Надо же вдуматься, почему Стивен Кинг называет главным готическим произведением мэйченовское «Великий бог Пан». А он регулярно так делает, почему он считает высшим достижением современной готики некоторые эпизоды «Гарри Поттера» и «Стража» Чарльза Маклина – действительно, великой книги?  

Готическое мировоззрение, которое продуцирует определенные тексты… я, кстати говорю, редко упоминаю Эдгара По, но это потому,…

Лилит Мазикина – цыганолог, специалист по цыганской культуре, сама немножко с цыганскими корнями (но в основном, по-моему, нет; во всяком случае, это объясняло некоторые фольклорные мотивы ее творчества). Достаточно большое количество ее произведений лежит в интернете. Я ее приглашал на семинар по триллеру в Бард-колледже. Вот она правильно пишет (я недавно получил от нее письмо) о том, что ее постоянное состояние – это уныние. Это дает ей возможность писать готику.

Есть у некоторых наивная надежда на то, что готику можно писать, будучи душевно здоровым человеком. Это не уныние, а благородная творческая тоска. Но Мазикина – это одна из немногих авторов, умеющих писать готическую…

В значительной степени это поэма, такой поэтический реализм. У Кинга такое есть. Это не очень ему удается, но он к этому стремится. Это есть в «Парне из Колорадо». Это чувство огромных, пустых пространств, которые и есть, по-моему, главная поэтическая эмоция. То, что остается в поэзии, если убрать из нее сюжет, социальность, перечень вещей, и так далее. Остается чувство огромной, печальной тоски, «божьей тоски», как это называли Ахматова и Гумилев. Вот это и есть в «Темной башне» – чувство огромных, больших и пустых пространств. Вообще, «Темная башня» – хорошая книга, хотя я не разделяю мнение друга моего Вадима Эрлихмана, одного из главных наших по Кингу специалистов, который считает, что…

Можно. Да и потом, понимаете, у Кинга там (чем она мне нравится особенно – «Хороший брак», «Счастливый брак», по-разному ее переводят, она в сборнике «Полная тьма и никаких звезд») ведь она тоже убийца. Это было сожительство двух убийц. Просто он был тайным, а она стала потом. Она затолкала пластиковый стаканчик, сбросила его с лестницы, он подох. Она тоже, понимаете, не очень простая девушка. И в финале то, с чем нас оставляет Кинг (в замысле), – это то, что все мы не красавцы (по Валерию Попову), что все мы тайные убийцы, все мы маньяки. Да, он маньяк, да потом она его убила, чтобы он этого не делал. Но значит и в ней тоже что-то такое было.

Там же очень точно сказано: она испытала оргазм с первой их…

Елена Иваницкая подробно и многократно писала о том, что интерес к готике, к литературе ужасов является не показателем жестокости общества, а наоборот, средством его защиты. Как вам сказать? Скорее всего, она права: это механизм вытеснения. Это попытка отвлечься от настоящих ужасов придуманными.

И ведь действительно, книги о Гулаге, в которых рассказаны действительно ужасные вещи, или, например, рассказ Варлама Шаламова «Прокаженные» никогда не были хитами и бестселлерами. Хотя они будут страшны по-настоящему, в полном смысле слова. Фантастика Кинга не страшная — она увлекательная. Она если и пугает, то не за счет отвращения, не за счет физиологического отдергивания от каких-то…

Нет, абсолютно не поверхностно. Именно с этим романом она корреспондирует напрямую. Потому что «Revival» — это роман готический. Я всегда об этом говорил: единственный по-настоящему готический роман Кинга. Абсолютно мрачный, говорящий о том, что изнанка мира гораздо мрачнее лицевой стороны. Что жизнь, как бы она ни была трудна, всего лишь только щель между двумя беспросветными темнотами.

У Летт очень мрачное мировоззрение. У нее есть сильная, мрачная, в лучшем смысле готическая проза. И с «Revival» она, конечно, напрямую корреспондирует. Мысль об электричестве и вообще о модерне действительно открывает путь для чудовищ.

Понимаете, она же очень много думает. Она задает себе…

Пол Остер — это очень хороший писатель. Это редчайший пример — хотя для Америки не редчайший. Он ровесник Кинга, они оба 1947 года рождения. И вот за свои 74 года Остер (он-то февральский, а Кинг сентябрьский, Кингу еще нет 74-х) написал порядка 15 совершенно первоклассных романов, поставил несколько фильмов, выпустил, по-моему, 5 или больше стихотворных сборников, и у него штук 10 очень хороших сценариев, включая замечательную картину «Дым». В общем, он такой живой урок русской литературе!

Я не очень люблю «4321», потому что он многословный, и замысел слишком, что ли, мал для такой громоздкой книги — 900 страниц. Сам герой мне представляется не заслуживающимся. Но сама конструктивная…

Очень простой. Когда вы общаетесь с тухлятиной, вы превращаетесь в тухлятину. Там человек выпил просроченного пива и превратился в просроченное пиво. Но мораль вовсе не в том, что вы есть то, что вы едите. Просто когда вы общаетесь с pulp fiction, когда вы общаетесь с протухшим или вообще некачественным продуктом, когда вы дружите с некачественным человеком, вы заражаетесь тухлятиной. Она постепенно вас жрет, и вы превращаетесь в серую слизь. О чем, кстати, рассказывает еще и замечательный роман Гарроса Евдокимова «Серая слизь».

Любопытная мысль, Но на самом деле мне кажется, это просто пример бессмысленной жестокости. Тоже некоторое over-interpretation. Для Стивена Кинга, во всяком случае, собака (мы помним с собачкой Стикен в «Мешке костей»), конечно, друг человека, но не думаю, что душа.

Душа — это у Тургенева, совершенно четко. Во всех 3-х его текстах, посвященных собаке — в «Муму», в рассказе «Собака» и в стихотворении в прозе «Собака» — эта метафора прослеживается. Кстати говоря, его знаменитые « Пятьдесят недостатков ружейного охотника и пятьдесят недостатков легавой собаки» только притворяются текстом об охоте. На самом деле это текст о литературе. Спроецируйте, экстраполируйте это на писательский…

Сам Вяземский насколько я знаю, так не считает. Мы с Юрием Павловичем друзья, хотя и очень по-разному смотрим на вещи. «Шута» я считаю великой книгой. Шут не трикстер, потому что в основе поведения трикстера лежит милосердие. Трикстером является учитель. Вот в нем есть трикстерские черты.

Вообще настоящий трикстер — это Джонни Смит из «Мертвой зоны», романа, который мать так любила. И не просто любила. Он же выходил в «Иностранке» в 3-х номерах. 2 номера я принес, а 3-го еще не было. И окончание романа она увидела во сне. Вот как-то она угадала, что этот Грег Стилсон схватит ребенка и им прикроется. Это чудо какое-то! Я когда Кингу об этом рассказал, он сказал: «Ну, со мной всегда так».…

Видите, здесь сложнее. Конечно, метафора института для Кинга восходит еще к «Воспламеняющей взглядом», к «Мертвой зоне», к жертвам экспериментов или случайно одаренным людям, которых пытаются использовать во зло. Это вечная кинговская тема. Но «Институт», во всяком случае, получился именно потому, что он ставит вопрос более серьезно и более широко. Во-первых, как должна выглядеть идеальная школа для одаренных детей? Вот здесь убивают их родителей, а детей похищают. Понятное дело, что такой ребенок ни к какому сотрудничеству с вами готов не будет, особенно если вы таланты добываете из него такими способами, как когда вы держите его под водой и заставляете захлебываться. Это, конечно,…

Конечно, это мнение американского общества, JFK был бешено популярен, но мнение Кинга глубже. Понимаете, здесь приходится ссылаться на свою лекцию «Евреи в мировой литературе». Понимаете, Холокост нанес роковой удар не только еврейству. Он нанес роковой удар миру, показав масштаб возможного злодейства. Мир получил огромную рану, потому что это можно и потому что большинство терпит, а другие участвуют и участвуют радостно, охотно. Застрелились после Бабьего Яра несколько немцев, но их были единицы. То, что такое возможно, делает мир гораздо более уязвимым. Примерно та же история с убийством Кеннеди. Масштаб этого злодейства — убийство американского президента, молодого, красивого,…

Для этого надо перечитать Анну Рэдклифф , надо перечитать метьюриновского «Мельмота Скитальца», надо перечитать «Портрет Дориана Грея» под этим углом. Но в принципе, готический роман — это реакция на философию просвещения, реакция довольно важная. «Реакция» здесь — в прямом смысле слова. Реакция для нас — всегда какое-то движение, направленное против прогресса, с ненавистью на него отвечающее. И действительно, всякий раз, когда вера в идеалы, в прогресс, в человека здорового, полноценного; всякий раз, когда эта вера начинает занимать в обществе сколько-нибудь лидирующие позиции, тут же возникают люди, которые уверены, что человек по природе своей зол, что мир лежит во зле, что никакого не…

Да вот, понимаете, невозможен по двум, как мне кажется, причинам. Во-первых, для того, чтобы был триллер, нужно понятие нормы, уюта. А русский провинциальный материал слишком триллерный сам по себе, чтобы на его фоне можно было что-то такое развернуть. Понимаете, пишет человек триллер об эпидемии. В провинции стоит некий тайный эпидемиологический институт, из него вылетел какой-то вирус, и вся провинция заболела, а потом это все пошло на Москву. Это довольно распространенная сюжетная схема. Это, понимаете, примерный сюжет то ли кинговского «Противостояния», то ли… Масса же американских романов таких — всякие «Грипп Кинг-Конг», условно говоря. Тем не менее описать просто провинциальную…

Понимаете, конечно, готика Стивена Кинга (условно говоря, северная) отличается от готики южной (условно говоря, Фланнери О'Коннор) отличается тем, что север более рационален, во всяком случае, в Америке. Они янки, и они верят в человека, и верят в прогресс. А Фланнери О'Коннор не верит, Фланнери О'Коннор верит в бога, а человек вызывает у нее серьезнейшие вопросы. Фланнери О'Коннор страшнее, конечно, кто бы спорил. Страшнее потому, что он глядит в бездну, а Кинг глядит в бездну в очень немногих своих текстах. В таких, как, скажем, «Черная башня», да и то не везде, и в таких, как, скажем, «Revival» — «Воскрешение», «Возрождение», точного перевода я не понимаю. Вот «Revival» я очень люблю, а в…

Набокову действительно близка идея автора-демиурга, который в своей вселенной распоряжается полностью, а то помните, как говорил Федор Годунов-Чердынцев: «А то у меня слова ещё пытаются голосовать». Никакой демократии в мире демиурга Набокова не бывает. Но Флобер, как мне кажется, имеет в виду иное: что авторская воля не должна проступать или, как понятнее сформулировал Стивен Кинг: «У хорошего писателя не видно руки, которая переставляет персонажей». Вот это я имею в виду. Когда его спросили: «Чем отличается хороший писатель от плохого?», он сказал: «У автора «Долины кукол» Жаклин Сьюзан видно руку, переставляющую персонажей. У Драйзера её не…

«Побег из Шоу-щенка», как оно называется иронически. Нет, мне так не кажется. Мне кажется, что «Рита Хейворт в «Шоушенке» Стивена Кинга — гораздо более удачная вещь, чем фильм. Не знаю, почему мне так кажется. Наверное, потому что, опять-таки, ужас, который описан, все-таки больше имеет отношения к искусству, чем ужас, который прожит.

Что касается аналогичного эпизода с «Зеленой милей» — якобы тоже фильм лучше книги… Мне кажется, что и фильм, и книга одинаково не принадлежат к кинговским удачам. Хотя мать моя большой фанат именно этой книги. Мне кажется, что этот тот случай, когда Кинг написал, что ли, более попсовую версию «Сияния».

Да видите, там у героя не было особого шанса измениться, пострадать (по Достоевскому). Там он был оклеветан и неправедно осужден, насколько я помню сюжет. Так что его побег был не столько выходом на свободу, сколько элементарным восстановлением справедливости, во всяком случае у Кинга. Но если, вопрос рассмотреть шире — есть ли у Кинга вот этот пафос, что надо пострадать и таким образом измениться и очиститься?— то американская тюрьма не место для этого. Во всяком случае у Кинга этот пафос совершенно отчетливый. В «Зеленой миле», в «Побеге из Шоушенка» несвобода не может человека ни очистить, ни сформировать, ни изменить к лучшему.

И я в этом смысле с Кингом совершенно солидарен, потому что…

И вот с Кэрри там как раз и исследован этот феномен подростковой травли и парадоксальные следствия, к которым это может привести. И здесь Кинг показал свою очень глубокую психологическую подкованность и свою замечательную точность. Он все-таки не зря работал учителем, хотя и с отвращением. Он очень точно показал, что воспринимать травимого только как жертву — это ошибка. Потому что травимый — это уже монстр, он уже изуродован. Понимаете?

Как пишет та же Ольга Гепнарова, которая много раз была объектом травли… В общем, я сейчас подумал: ведь это история Кэрри, только Кэрри уничтожила город, а Гепнарова сбила стариков на автобусной остановке. Но понять, как её до этого довели, можно. Понять —…

Ну, я вообще люблю готику. Когда-то Метьюрин на меня очень сильно подействовал. Во всяком случае, если «Мельмота» сократить раза в полтора, то это и сейчас было бы чудесное детское чтение. Тем более что из «Мельмо́та Скитальца» так или иначе выросли и Стивенсон, и Уайльд. Это очень интересный герой (Мельмот), тоже очень амбивалентный, сложный и проклятый — и вместе с тем, безусловно, незаурядный, умный, страдающий, более интересный, рискну сказать, чем Медард у Гофмана. Хотя и «Эликсиры сатаны» на меня когда-то, вот на втором курсе, произвели впечатление колоссальное. Тем более у нас хорошо преподавали, у нас Ванникова вела зарубежку, и Гофман у нас прекрасно подавался на…

Очень простой: заигрывая с массовой культурой, вы рано или поздно становитесь её жертвой. Там же помните, какой эпиграф? «Если ты смотришь в бездну, бездна посмотрит в тебя»,— из Ницше. Так вот она в него и посмотрела. Бездна — это не что-то ужасное. Бездна — это соседняя квартира, в которой живёт обыватель, и обыватель в душе своей маньяк. Вот так мне кажется.

Немножко я с вашего позволения поотвечаю на бесконечно любопытные вопросы, приходящие на почту. И вообще, честно говоря, знаете, братцы, мне больше хочется сегодня поотвечать на вопросы, чем лекцию читать. Ну, давайте поговорим всё-таки о Бажове.

Всё, что есть в романе «Противостояние», в гораздо более кратком и ёмком виде присутствует в гениальном, по-моему, сценарии «Буря столетия». Вот это лучшее, что сделал Кинг для телевидения. А что касается «The Stand». В особенности второй том, конечно, из трёх (я беру издание в трёх книгах) там хорош, но в принципе… Да и вообще сама эта идея шествия всех к собирающей всех седой негритянке, похожей на негатив — то, о чём так пронзительно поёт группа «Пикник»: «И любит их Чёрная Женщина с серебряными волосами» (я абсолютно уверен, что они имеют в виду «The Stand») — в общем, это немножко, конечно, выдаёт нагромождение дикое и избыточность. Я думаю, что у Кинга два самых больших романа — «It» и «The Stand».…

Для детского чтения я рекомендую начать с «Мёртвой зоны», а о тех, которые я считаю объективно лучшими, то в порядке убывания: «Мизери», «Мёртвая зона», «Воспламеняющая взглядом», «Сияние» (он же «Сияющий», по-разному его переводят), «Возрождение», «Revival». И в конце этого списка я всё-таки назвал бы «The Stand», который проще перевести, наверное, как «Противостояние», хотя есть вариант «Армагеддон». Это не значит, что мне не нравятся «Кэрри» или «Salem's Lot», «Жребий», но я называю вещи наиболее мною любимые. И потом, ностальгически мне, конечно, очень нравится «Insomnia» — ну, «Бессонница» (она иначе на самом деле называется), потому что, знаете, это первый роман Кинга, который я…

Она написана бледнее, чем ранний Кинг, и написана хуже, на мой взгляд, чем самый поздний, чем «Revival». Вообще машина времени — это та тема, которая почти ни у кого, кроме Уэллса, хорошо не получилась. Ну, может, у Житинского в «Часах с вариантами». А в принципе это тема довольно-таки сложная. И идея у него та же самая, что в «Часах с вариантами»: он каждый раз, путешествуя во времени, пытаясь что-то улучшить, в глобальном смысле ухудшает. Это не ново, не оригинально. Но Кинг — вот как говорил Белинский про Пушкина: «Бывают люди, которые ничего не могут сделать плохо».

Вы будете смеяться, но диккенсовскую, мне кажется. Ирвинг вообще хороший писатель. Даже вот как я бы сказал: понимаете, по-моему, это тот редчайший случай в литературе, когда у человека есть всё, чтобы писать великую прозу, кроме одного — у нет темперамента, мало темперамента, мало решимости на большие эксперименты, он слишком ровный. У Кинга, его друга ближайшего, есть этот темперамент и есть парадоксальность. За этот счёт у Кинга есть и тяга к злодейству. У Кинга есть тёмная сторона, а у Ирвинга нет тёмной стороны, поэтому он остаётся хорошим писателем для американских интеллектуалов. Он не совершил ещё прорыва пока. Может быть, совершит, не знаю. Даже Салман Рушди, которого я не люблю совсем и…

Я не думаю, что у Кинга есть намёки на маккартизм. Я думаю, что это его намёк на то, что вообще любое силовое, репрессивное вмешательство в жизнь общества всегда ведёт к злу. Внешние силы по наведению порядка всегда мешают внутреннему распорядку, внутреннему порядку. Кстати, я очень люблю эту повесть. Она мне немножко напоминает любимую мою детскую повесть Александра Шарова «Володя и дядя Алёша» — тоже о дружбе старого чудака с мальчиком, совсем не детскую повесть, если вдуматься. Понимаете, маккартизм — ведь это тоже частный случай. Частный случай того, о чём Борис Стругацкий очень точно говорил: «Как только в обществе заводится тайная полиция, сразу же — прощай мораль!» Почему-то это так.

Стивен Кинг — великий писатель. Когда-нибудь это станет понятно. И никакой попсой он не является. Кстати, я устал уже рекламировать его сборник «Распродажа плохих снов». Ребята, правда, ну прочтите оттуда хотя бы «Afterlife» или «Morality» (самый странный рассказ Кинга, который я знаю), и у вас не будет возникать вопросов насчёт того, в какой степени он писатель.

Нет. Как правильно пишет Стивен Кинг, роман как раз не самый трудный жанр, потому что он даёт вам пространство, даёт возможность взять массой. Самый трудный жанр — рассказ. Самый лёгкий жанр — лирическое стихотворение. После него подзаряжаешься, чувствуешь удачу и с этой удачей долго потом ходишь. Когда-то Лев Лосев замечательно сказал: «Когда с утра напишешь стихотворение, весь день живёшь с ощущением удачи. Проблема только в том, что делать в остальные 23 часа». Это совершенно верно, да.

Мне кажется, здесь упор на слове «грандиозный». И потом, понимаете, создать собственную мифологию… Я это читать не могу, но миф создан интересный. Пейзаж этот нравится мне — вот эти пустоши, вот это мне интересно. Антураж там прекрасный, а сюжет довольно занудный. Да, это не лучшая вещь Кинга. Можно ли сказать, что это не его жанр, ведь есть прекрасные «Талисман» и «Глаз дракона»? Нет. Конечно, «Глаз дракона» тоже третьесортный брак. Знаете, Кинг силён в коротких сновидческих рассказах. Сейчас вышел новый сборник, я жизнерадостно его купил только что, «Ночной базар» он называется, «Базар ночных вещей». Там есть несколько вещей исключительного качества! Особенно я вам рекомендую, конечно,…

Невроз – это страх перед чистым листом, прокрастинация, невозможность и нежелание просто сесть и начать работать. Понимаете, я против того, чтобы себя подхлестывать, подгонять, стремена дергать и шторы вонзать в бока Пегасу в данном случае. Я считаю, что выбивать из себя текст не нужно. Дело не в  том, что вы ощущаете долг, долженствование. Мне кажется, вы должны просто почувствовать наслаждение от процесса – тогда вас уже за уши не оттащишь, вам понравится. На самом деле, ведь писать на волнующую тебя тему, разбираться со своими внутренними болями, внутренними гнойниками – это дело довольно приятное. Прикасаться к больной язве – не всегда больно, это иногда еще и целительно. Понимаете, для…

«Corrections» – действительно очень хороший роман. Не скажу что прямо великий, но очень смешной, остроумный, трогательный по-своему. Франзен – историк идей, я бы даже сказал, историк интеллектуальных мод, к которым он относится весьма иронически и весьма разборчиво. Его интересует, почему люди  готовы брать на веру те или иные интеллектуальные поветрия, готовы публично вписываться в те или иные девиации.  Франзен – историк американского безумия. Как говорил Анненский о Лескове: «Гениальный хроникер русской дури». Вот Франзен – хроникер дури американской.

Когда он описывает это – например, в «Purity» («Свобода» мне не очень понравилась, роман с таким…

Она меняется. Но из поэтов совершенно безусловные для меня величины – это Блок, Слепакова и Лосев. Где-то совсем рядом с ними Самойлов и Чухонцев. Наверное, где-то недалеко Окуджава и Слуцкий. Где-то очень близко. Но Окуджаву я рассматриваю как такое явление, для меня песни, стихи и проза образуют такой конгломерат нерасчленимый. Видите, семерку только могу назвать. Но в самом первом ряду люди, который я люблю кровной, нерасторжимой любовью. Блок, Слепакова и Лосев. Наверное, вот так.

Мне при первом знакомстве Кенжеев сказал: «Твоими любимыми поэтами должны быть Блок и Мандельштам». Насчет Блока – да, говорю, точно, не ошибся. А вот насчет Мандельштама – не знаю. При всем бесконечном…

Не знаю, у меня есть ощущение, что Харуки Мураками — это не такой уж хороший писатель вообще-то. По-моему, он писатель, сравнимый с качественной беллетристикой того же второго ряда, в Штатах таких множество. У него есть иногда очень интересные, прелестные загадки, очень интересные формальные ходы. Но загадки лучше придумывает Кинг, мистическую атмосферу гораздо лучше нагнетают те же японские мастера нуара, а проза самого Харуки Мураками, мне кажется, немного похожа на пиво. Она такая слабоалкогольная. В общем, не торкает по-настоящему.

Нет, так бы я не сказал. Веллера всегда интересовала, привлекала роль социального аутсайдера. Он вынужденно часто бывал в этой роли, потому что не хотел зарабатывать на жизнь продажей дара. Поэтому он занимался рискованной и опасной работой, вплоть до перегонов скота. Некоторое время работал с электропилой, на чем заработал огромный шрам через все колено. Веллер много раз выпадал из социума, он не хотел в этом социуме жить. Когда он  зарабатывал кладкой каминов в Эстонии, когда он занимался разной степени тяжелыми физически строительными работами, он зато покупал независимость.

Я не думаю, что «Бомж» – это привлекательный для него социальный статус, а вот «Хочу быть дворником» –…

Почему? Не «только». Все-таки вышло пять толстых томов. Мне кажется, что «Familiar» был задуман очень любопытно и грандиозно. Марк Данилевский при нашей встрече – последний раз мы встречались год с небольшим назад – сказал, что книга продумана до последней запятой, что он может хоть сейчас ее пересказать, а все эти типографские игры и сложности сюжета играют роль, скорее, экспериментальную. «Familiar» – это довольно простая книга с ясным посылом. Но пока ему показалось проще, лучше и дешевле, наверное, печатать это самому. Потому что конфликты с издательствами были регулярные.

Вообще мне кажется, что Данилевский выбрал для писательства иделаьную стратегию. Он в течение полугода…

Вот это трудный вопрос, потому что Стивенсон – довольно серьезный писатель. И «Владетель Баллантрэ» – серьезная вещь, мистическая, написанная, кстати, на сюжет тургеневской «Песни торжествующей любви», переведенной на английский в 1882 году. Стивенсону, конечно, она была известна. Да и «Алмаз раджи», и вся история принца Флоризеля, и, конечно, «Доктор Джекил и Мистер Хайд» – это серьезная взрослая литература.

Так получилось, что большая часть текстов увлекательных перемещается в детскую литературу. Классика сползает, смещается в область детской литературы. Для меня это более естественно, чем наоборот, чем когда детские тексты переходят в разряд взрослых – когда,…

У меня были такие обстоятельства, что я вынужден был читать «Улисса» подряд. Потому что я служил в армии, и мне удавалось иногда на сутки получить очередной номер «Иностранки» 1988 года, где печатался очередной фрагмент с комментариями Хоружего. 12 номеров в течение года я читал этот роман. Потом, разумеется, у меня была возможность — один друг мне подарил переплетенный кусок из «Иностранки» — все вот эти переплетенные 12 глав, 12 порций.

И все эти эпизоды я перечитывал уже, естественно, вразброс и вразброд, потому что читать «Улисса» подряд после первого чтения, по-моему, совершенно не нужно. Перечитываешь любимые куски. Открываешь на чем откроется. Иногда нужно случайно, по работе или…

Нет, это все-таки во многих отношениях вопрос жанра, потому что у Крапивина совершенно нет своей христологии, Крапивин не придумал свою вселенную, но ведь и Стивен Кинг не смог ее придумать. И «Темная башня», и «Великий Кристалл» — это не очень удачные произведения, не лучшие у авторов, хотя местами, временами они производят впечатление большой художественной силы. Кстати, «Великий кристалл» есть и у Кинга («Колдун и кристалл»), и у Крапивина. Действительно, они какие-то почти близнецы. Но дело в том, что Крапивин не создал своей вселенной, или, во всяком случае, не продумал ее столь тщательно, как Роулинг свой Хогвартс.

И потом — вот что мне кажется очень важным, я об этом раньше никогда не…

Да понимаете, мировая литература веков двадцать бьется над разрешением вашей задачи, но я могу примерно три способа подсказать. Один, кстати, грешным делом, в интервью со мной предложил Франк Тилье, который с удивительной открытостью рассказывает о своих ноу-хау: примерно во второй трети романа исходная задачка, исходная фабульная (условно говоря, детективная) проблема должна разрешиться и обнажить находящуюся под ней другую. Он говорил: «Как мы можем, современные мастера детектива, победить главного врага — читателя, заглядывающего в конец? Выбор очень простой: читатель, заглянувший в конец, должен просто ничего не понять». Исходная задача — первое убийство или…

Помилуйте, какой он нудный? 310 страниц, у Камю все романы очень короткие. Я говорил о нем применительно к лекции — «Пандемия в литературе». У нас есть такое решение с Сашей Яковлевой, которая ведет программу «Нобель»: мы сделаем с ней дистанционный эфир очередной про Камю, и, конечно, будем говорить про «Чуму».

«Чума» — лучший роман Камю, безусловно. Может быть, это особенность моего вкуса, я очень не люблю «Постороннего». Собственно говоря, Камю в наименьшей степени писатель; Камю — мыслитель. Конечно, он художник, но художник кьеркегоровского склада, теоретизирующего. Как Бергсон, в конце концов, тоже получивший «Нобеля» по литературе. И конечно, высшая точка его карьеры — это,…

Это роман Блоха, из которого Хичкок сделал «Психо». Это повесть, строго говоря. Это одна из первых психологических повестей о маньяках, которая отличается такой амбивалентной интонацией: с одной стороны, бесконечное сострадание к человеку, которого измучила жестокая мать, этому безумцу, а с другой стороны — бесконечная брезгливость к нему и омерзение. Потому что губит-то он невинных, прекрасных девушек. Блох вообще очень хороший писатель. Вы прочтите его рассказ «Бродячий зверинец» — один из самых страшных рассказов в американской прозе. Как это сделано! Он крупный автор, и не зря он один из первых оценил Кинга, и Кинг всегда с благодарностью оценивает его.

Это означает, что Владимир Алеников вообще принципиальный противник трагических финалов — ещё с ранней своей картины «Сад», ещё с прозы своей ранней. У него, кстати (у Владимира Аленикова), несколько очень забавных готических рассказов и довольно интересные триллеры, но портит всё доброта. Он, конечно, не готический писатель. У него какие бы ужасы в районе новостроек ни происходили, какие бы людоеды там ни бегали (а у него в одном рассказе герой даже сам съедает себя, почти как у Стивена Кинга), но всё равно чувствуется добрая и весёлая душа.

Но «Война принцессы» — довольно занятная картина. Она долго делалась. И она, в общем, стоила того. Понимаете, что мне в ней нравится? Что у Владимира…

Понимаете, какая штука? Лиготти — слишком мыслитель и слишком поэт, чтобы писать настоящие триллеры. Ну, как бы именно философский ужас диктуется его взглядом на мир, а не теми кошмарами, которые живописует, например, Кинг или, например, Кафка. Ну, у Кафки тоже, конечно, атмосфера тотального принуждения, несвободы и страшных перспектив, но всё-таки он ещё и пластически очень одарён. Что касается Лиготти, то мне кажется, что в нём слишком виден редактор, долгое время работавший, он слишком литературен. Но должен вам сказать, что «Ноктурий» — это замечательная книга. Кстати, очень полезная книжка его «Фабрика кошмаров». И очень недурная книга теоретическая «Заговор против человека»,…

Я бы не сказал, что он непопулярен. Ещё читают Драйзера. Просто не то читают. Читают в основном почему-то «Трилогию желания» («Финансист», «Титан», «Стоик»), потому что, видимо, всем представляется жизнь олигарха Каупервуда более современной и более интересной. Мало читают «Американскую трагедию». И я вам скажу почему. Дело не в марксизме Драйзера, дело даже не в том, что у него всё социально обусловлено. Он большой писатель. Стивен Кинг когда-то сказал: «Большой писатель — это тот, у кого не видно авторской руки, передвигающей персонажей». У Драйзера её не видно; они действительно живые, действуют сами. Но Драйзер — это писатель большой социальной ответственности, Драйзер многого требует…

Тут для меня тоже есть некий парадокс. Я ведь Маклина знаю, даже лично. Я его видел, когда он приезжал в Киев открывать там бутик виски. И я с ним встретился в Эдинбурге, я ему позвонил. Нашли мне его телефон в Эдинбурге друзья, и я ему позвонил и сказал: «Я тот сумасшедший читатель, который бегал вокруг вас в Киеве с криком: «Вы гений! Вы гений!». И мне кажется, я очень сильно его напугал, потому что он-то приехал со своей книгой о виски. И он гораздо более известен как историк и теоретик виски («Liquid History» — «Жидкая история). Не то чтобы он неизвестен, но он многими не воспринимаем как романист. Почему? Ответ у меня есть.

Потому что «Страж» — это великая книга, это книга исключительно высокого…

Стивен Кинг об этом очень много писал, когда вдруг появляется герой и начинает сводить счёты с автором. Конечно, есть эта связь. Конечно, она есть. Могу вам порекомендовать свою повесть «Икс», которая по мере сил ответит на этот вопрос. Если вы писатель и если вас волнует эта проблема, могу сказать одно: старайтесь всё худшее, что вы думаете, выбрасывать в книгу, все свои худшие мысли — и тогда они пощадят вас в реальности. Не надо бояться, что написанное страшное как-то повлияет на вашу судьбу. Наоборот — вы из себя это выкинете.

Я думаю, что покойный Мамлеев Юрий Витальевич, Царствие ему небесное, выдающийся писатель, он потому сам производил впечатление человека столь светлого, что всё…

Дело в том, что для американского искусства (может быть, в отличие от российского) очень характерно глубокое внутреннее беспокойство. Американская цивилизация — самая молодая в мире из таких действительно значительных, сложившихся. Она очень серьёзно относится к Библии, вся американская литература пытается даже не столько перечитать, сколько переписать Библию с нуля или перенести её на современную почву, ими открытую. В подсознании у этой нации — страшный процесс завоевания чужой территории; индейские мифы и индейские страхи проникают в неё, и это очень видно на примере Стивена Кинга. А серьёзное отношение к Библии порождает ощущение, что мир лежит во зле и все эти страшные…

Горчев зависел от Хармса очень мало и скорее формально: жанр случая, жанр короткой абсурдистской заметки, короткой абсурдистской миниатюры, рассказа. Сходство чисто формальное, потому что Хармс — это, конечно, мамлеевщина: глубокая эзотерика на грани безумия. Особенно в «Мире и хохоте», где уже сардоническая эта интонация господствует в гораздо большей степени, чем, например, в «Шатунах» или в «Московском гамбите», хармсовское начало, кафкианское начало чувствуется.

Мир Хармса стоит на очень зыбкой почве, на болоте, и религия является единственным средством как-то это упорядочить. Да и то в гораздо большей степени эта вера — совершенно по Фрейду — подменяется синдромом…

Понимаете, настоящее «тёмное фэнтези» — это «Темная башня» Кинга. Вот это готика, это уверенность человека, что за пределами нашего мира только зло и ужас, только ледяная или раскалённая пустыня. В этом смысле Леонид Андреев… Кстати говоря, и Даниил Андрей тоже. «Роза Мира» — вполне себе. Всё, что касается там этих шрастров — это, конечно, чёрное фэнтези. Чёрное фэнтези — это просто готический подход к миру. А тому, у кого нет готического подхода к миру (то есть уверенности, что мир лежит во зле), лучше не притворяться.

Я люблю, как уже было говорено, не те детективы, где ищут преступника, а те, где ищут Бога, потому что преступник автору известен заранее, что уж там говорить. Поэтому я затрудняюсь сказать, какой лучший детектив я читал за последнее время.

Я не знаю, можно ли считать детективами то, что пишет, например, Чарльз Маклин (не путать с Алистером). Чарльз Маклин — любимый мой писатель, один из любимых, автор гениального «Watcher» (переведённого как «Страж»), «Домой до темноты» и как раз «Молчания» («Silence»). «Молчание» — это книга выдающаяся. Все узлы так завязаны, что от одного дёргания в конце они развязываются все, это всё взаимно уничтожается. Блистательная композиция и несколько очень…