Музыка

На самом деле они были, наверное, ещё опаснее для советской власти. А почему в СССР вообще не очень «прикармливали» левое искусство? А почему американские нонконформисты вызывали здесь известную оторопь? Почему Боб Дилан, пацифист, не был постоянным гостем Советского Союза, а для того, чтобы привезти Бреля, требовалось влияние и пробивные способности Евтушенко (если брать французов)? Дело в том, что Q-фактор — «фактор качества», как это ещё называется — это в СССР всегда было под большим подозрением, потому что талантливый и честный художник, даже если он приезжал «оттуда», он ведь не ограничивался никогда разоблачением своей родины, он начинал честно говорить ещё и о том, что видел…

Больше я люблю альбомы «Навигатор» и «Лошадь белая». И любимейшая моя песня БГ — это «Партизаны полной луны». Весь «Навигатор» без исключения, и «Лошадь белая». Но больше всего, конечно, «Еще один раз» — песня, которую я считаю просто лучшей из того, что он написал. Хотя и последние два альбома меня абсолютно восхищают.

Я очень хотел бы сделать с ним интервью. Другой вопрос, а о чем говорить с человеком, чей жизненный опыт и духовный опыт транслируется такими неоднозначными текстами? Если бы он хотел выражаться яснее — императивнее, скажем так — он бы это делал.

Ведь, понимаете, откровение транслирует себя в той форме, в какой оно хочет, какая для него органична. Гребенщиков ведь не…

Мы обсуждали как-то с Вероникой Долиной, что определенная еврейская аура в Окуджаве была. Но это, скорее, наши достройки и додумки. Он был все-таки потомком кантонистов, и еврейские корни там могли быть. Но дело далеко не в них. Окуджава производил впечатление именно принадлежащего (это немножко совпадает с нашим отношением к еврейству, но это не совсем так)… Вот у нас в семинаре по янг-эдалту, когда мы обсуждали конспирологический роман, появился такой термин «опасное меньшинство». Без опасного меньшинства – студентов, поляков, евреев, детей (кстати говоря, дети – это, безусловно, янг эдалт, безусловно, конспирология, дети всегда заговорщики, они всегда против нас что-то такое…

Меня в свое время Сергей Козицкий, замечательный переводчик Ромена Гари и Виана, очень хороший журналист, меня пытался приохотить к лирике Генсбура и многое мне переводил с листа, даже пытался стрясти с меня перевод для сборника «Baby alone in Babylone,» — очень изящный каламбур — но как-то ни песни Генсбура, ни его музыка, ни фильмы никогда на меня глубоко не действовали. Не знаю, почему. Что-то в нем есть такое для меня не скажу отталкивающее, но какое-то, что ли, не очень увлекательное, не очень интересно. Хотя вот этот фильм с Джейн Биркин «Я люблю тебя… Я тебя тоже нет», где звучит одноименная песенка, и где развивается такая прелестная коллизия. Что поделать? Это довольно мило, но это не совсем…

Ну, знаете, потому что все вещи в мире, к сожалению, зависят от нашего к ним отношения и от нашего темперамента. Почему он вызывает отвращение — понятно: потому что он выдержан в очень пошлой форме, и утверждает блатные ценности. А почему нравится — тоже понятно: некоторые оценивают его вне морали, чисто как феномен культуры. Ну, Блок обожал цыганские романсы. Он понимал, какая это глупость и пошлость, но вместе с тем он понимал, что эти романсы исчезнут, погибнут. И не случайно Шкловский вспоминал, что Блок перед смертью записал всё, что помнил, потому что это была попытка собрать хотя бы «бумажные обёртки от мыла», которые остались от прежней эпохи.

Знаете, через многие годы с…

Я обожаю группу «Белая гвардия». Я вообще (хочется впасть в такие стариковские поучительные интонации, как называет это Шендерович, «включить дембеля») слушал песни Зои Ященко еще в 1984 году, когда вы все еще не знали, как ее зовут. Она училась на моем курсе, и нас был такой творческий вечер, это традиция журфака: первокурсники показывают свои таланты вечерникам, а вечерники, соответственно, им. И вот Зоя Ященко (кстати говоря, одноклассница другой замечательной моей подруги Марии Старожицкой, которая сейчас известный киевский режиссер, а тогда была известный киевский журналист) спела «Новогоднюю недописанную», которая сегодня — одна из самых известных ее песен. Я один раз ее…

Никакой он не «малоизвестный», это вы впервые сейчас просто услышали о его «Книге последних слов». Это очень известный автор, автор народных текстов. «Окурочек» – самая известная за границей русская песня, ее пел Ив Монтан, причем пел по-русски. Ее пела Дина Верни. «Окурочек»  – это лучший, без преувеличения, текст блатной поэзии. Лучшая песня блатной поэзии. То есть их две – «Ванинский порт»… Я думаю, что это лучшее четверостишие в русской любовной поэзии:

Я знаю: меня ты не ждешь

И писем моих не читаешь,

Встречать ты меня не придешь,

А если придешь – не узнаешь.

Так это дядя Миша Гулько  исполняет, слезы…

Сережа, не будьте так радикальны! Где они погибли? «Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!», прости меня, Господи, хотя я не люблю эту цитату. Поэзия в порядке, и музыка, вопреки книгам Мартынова и творческой стратегии Ханона, в порядке, и живопись очень неплохо себя чувствует. Просто они перестали определять мировоззрение людей и стали как-то лечить душу более тонкими, более ненавязчивыми средствами. Художник перестал быть глашатаем, но художник остался нравственным ориентиром. Никуда не денешься. Нет, по-моему, все в большом порядке.

Во-первых, они пересекались довольно много, потому что они варились тогда в общей литературно-кинематографической тусовке, и не видеться как раз они не могли. Конечно, Высоцкий посвятил памяти Шукшина довольно экзотическое произведение — «Калину красную» («Еще ни холодов, ни льдин…»). Но Шукшин был ему близок, творчески интересен, и Разина он не то что хотел играть, но был очень заинтересован в том, чтобы эта картина была сделана. Тарковский, Шукшин, Рерберг, Шпаликов, Нагибин, Ахмадулина — это все была одна более-менее среда. Потом эти люди стали расходиться из-за, как говорил Нагибин, из-за предполагаемого антисемитизма Шукшина, кто-то из-за алкоголизма Шукшина, что,…

Ну это не клип, это, насколько я знаю, он спел в программе «В диалоге с Шацем», хорошая песня очень. Ну господи, вот что я всё буду критиковать? И Дудь с Цыгановой – это не по делу, потому что не Цыганова опасна. И замечательная песня «Нерусский», такая пародия на Шамана, это тоже мимо главной проблемы. Ведь главная проблема не в еврействе, главная проблема в дикой патологической злобе этого социума. Который ищет выход. Поэтому желание и намерение сознательное быть хуже всех, первыми с краю, замыкать все ряды. И конечно, когда я смотрю на новые и новые примеры российского антисемитизма, ксенофобии какой угодно, я понимаю, что не в них проблема. Не в этом дело. Самое страшное – что евреи огромному…

Такое понятие как «поэт-песенник» существует много где. Агнешка Осецкая, например, была ведущим поэтом-песенником в Польше. И не только в соцстранах, а везде такое явление есть.

Почему песни имели такое особенное влияние на советского человека? Видите ли, в Советском Союзе особенно нагляден стал вот этот феномен появления авторской песни — то есть, иными словами, появления авторского, конкретизированного, личностного фольклора, фольклора от первого лица. Это означало, что возникло новое состояние народа, появилась новая народная песня, авторская песня. Это фольклор интеллигенции. Это означало, что бо́льшая часть народа — в силу ли образования, в силу ли опыта — постепенно…

Не знаю. Насколько я знаю, «Невечерняя» — это именно песня сугубо цыганская, просто она так называлась, а так история, генезис этого произведения мне неизвестен. Что он тянул с выходом — это совершенно очевидно, но, конечно, не для того чтобы получать финансирование на картину или какие-то другие бонусы. Тянул по понятным причинам, также тянул Герман с «Трудно быть богом», чтобы его Opus magnum вышел после его смерти. Или, по крайней мере, совпал с ней как-то. У Германа совершенно готова была картина. Там нужно было доозвучить какие-то косметические куски, а можно было и не доозвучивать, наверное. Он же менял там что-то, доводил до совершенства. Может быть, портил, не знаю. Я смотрел фильм в…

У Башлачева свой культ, и нечего их смешивать. Я могу сказать, почему. У Цоя очень многое зависит от имиджа, а имидж Цоя лег на прекрасную почву, подготовленную китайскими боевыми искусствами и мифологией востока. Цой – поэт пэтэушников в высшем смысле, ничего оскорбительного здесь нет. У пэтэушников своя трагедия в жизни, и может быть, трагедия большая, чем у студентов элитного вуза, просто они не всегда могут о ней рассказать. Цой – минималист, а минималистское искусство, искусство короткой фразы, броского и недоговоренного текста, искусство лозунга («В наших глазах крики вперед»), это всегда интереснее и убедительнее, чем башлачевские лирические стилизации, чем его огромные…

Наверное, но трудно очень, я не настолько знаю русский рок. То, что БГ — какая-то инкарнация Вертинского — может быть, но он гораздо талантливее Вертинского, гораздо интереснее. Ну, такой Пьеро. И Вертинский был Пьеро, и БГ — безусловно, такой трагический, насмешливый Пьеро русского авангарда. Но думаю, что у Бориса Борисовича более глубокие корни (и далеко не только русские).

Проблема в том, что русский рок — это явление в огромной степени западное, то есть под западным влиянием он находится. И какие там русские инкарнации, и как они устроены — представить очень трудно. Их нельзя рассматривать только как поэтов. Совершенно правильная мысль Александра Зотикова, что они наследуют…

Илья мне когда-то сказал: «Человек не изменится, пока не изменится биологический носитель. Бессмертие реально уже в ближайшие 200-300 лет. Я хочу написать рассказ о человеке, который знает, что завтра откроют бессмертие, а он сегодня умирает». Я думаю, что с Кормильцевым случилось что-то подобное. Он был человеком будущего, который не дожил до этого будущего. Я считаю, что он был гениальным поэтом. И я очень люблю цитировать одну его реплику.

У нас в армии ходил слух такой, что «Я хочу быть с тобой» написана… Там все пели эту песню, как сейчас помню, в медпункте собирались и горланили, Мишка Воронов играл, наш медбрат, на гитаре замечательно. Вот мы пели эту песню. И был слух, что…

Я не настолько специалист в жизни и судьбе Егора Летова, чтобы про него рассказывать. Я думаю, что Егор Летов во многих отношениях — это пример того же самого человека, который и был изначально довольно примитивным нонконформистом, но потом под действием… Каких много было тогда в свердловском роке и вообще в Сибири, на Урале, это такой тип провинциального нонконформиста, провинциального гения. И с Ильей Кормильцевым, например, это случилось гораздо нагляднее, потому что Кормильцев никогда не был простым, он всегда был сложным, он изначально интеллектуал, переводчик с итальянского, знаток европейских текстов, экспериментатор с сознанием и так далее. Летов был, мне кажется, попроще, но и с ним…

Для меня бардом номер один был и остаётся Михаил Щербаков, но равных ему или даже близких к нему я пока не вижу. Мне интересно всё, что продолжает делать Ким, хотя он пишет сейчас не очень много и в основном сосредоточился на писании либретто, это можно понять. Я пока ещё не встретил за довольно долгое время ни одного автора, у которого был бы собственный голос. Действительно, петь тоже можно не во всякое время.

Понимаете, очень много людей говорят: «А что вас не устраивает в текущем моменте?» Ну, очень трудно предъявить вам какие-то чудовищные или недостаточно чудовищные, но печальные итоги. Начинаешь говорить о каких-то символических вещах — и тут же тебя упрекают в том, что ты из…

Знаете, вот с этим очень легко, потому что вся авторская песня — это пример совмещения поэтического и композиторского. Более того, Окуджава был гениальным прозаиком, на мой взгляд. И «Путешествие дилетантов» — одна из главных книг семидесятых годов (и не только России, но и в мире), что не мешало Окуджаве быть первоклассным композитором. Сам Окуджава к своему композиторству относился легкомысленно и, я бы сказал, иронически — до тех пор, как он сказал, пока он не услышал, как десантники маршируют под марш из «Белорусского вокзала» и как потом какого-то крупного иностранца встречают под этот марш. И он послушал — неплохая музыка. Хотя, конечно, тут аранжировка Шнитке, но мелодия-то его. Да, он был…

Нет, как оригинального поэта его никто не воспринимает точно, потому что Цой и не считал себя поэтом. Алексей Дидуров полагал Цоя поэтом, когда услышал строчку «Я — асфальт». Ему казалось, что это великолепная метафора; серый, жёсткий, заплёванный — вот таким должен быть поэт, таким должен быть голос лирического поэта в наше время. Это хорошая мысль. И у Цоя есть прекрасные стихи — например, «Кукушка». Тут много, кстати, вопросов о том, как соотносятся слова и музыка. Я на это всё отвечу, попробую.

Цой действительно не существует не только вне музыки, но он и не существует вне контекста очень серьёзного. В Цое очень привлекателен его минимализм, который и делает его кумиром таких девочек,…

Замечательно когда-то сказал Кушнир: «Все люди более или менее развратны, часто аморальны и все стремятся к саморазрушению. Просто, о писателях и музыкантах мы что-то знаем». Почему это стремление в человеческой природе… Понимаете, некоторые ловятся на такую ловушку дьявола, на приманку дьявола. Им кажется, что с помощью зла можно себя каким-то образом поддерживать в творческом состоянии. Дьявол — великий обманщик. И, как правило, он как Шарова в знаменитой сказке «Мальчик Одуванчик и три ключика», ты думаешь, там бриллианты, открываешь — а там жабы или изумруды и жабы, а бриллианты — это капли слез, а рубины — это у него оказывались красные жуки.

Неинтересно, понимаете. Вот…

Надо сочетать эти стратегии. Когда вы ленитесь, вы должны себя подстёгивать и говорить: «Сколько можно?» А когда вам не пишется, когда вы работаете и у вас не получается, то тогда наоборот — надо себя утешать. Единственное для творческого человека, по-моему, непростительное дело (помимо нравственных вещей, которые мы сейчас трогать не будем), единственное в его отношении к себе, что непростительно,— это чрезмерная серьёзность. Ну и лень непростительна, потому что если ты рождён что-то делать, а прозябаешь в безделье, в бездействии, в прокрастинации, то это, конечно, стыдно. Но я думаю, что таких людей же нет практически. Понимаете, когда человек рождён с желанием что-то делать, он так…

Я очень люблю последний диск Щербакова. Вообще люблю Щербакова. Это для меня такой же глоток воздуха, такого цветного воздуха, как вообще все любимые авторы. И он восхитительно ненавязчив, очень тонок и по-прежнему поражает разнообразием художественных средств. Но именно вот в этих последних дисках ничего принципиально нового я не вижу. Это тот Щербаков, которого я люблю и о котором я писал довольно много. Практически все, что было о нем написано в нулевые годы, оно сохраняет свою актуальность. Когда появится какое-то принципиально новое качество, новая манера, новая лексика, новая тематика, тогда об этом можно будет говорить. Пока, на мой взгляд, это продолжение лучших щербаковских…

Да не было никакого единения. Их всех интересовало иррациональное — кого-то как источник творческой энергии (Летова, например), кого-то как источник философии новой, хтонической (Дугина, например). Эткинд абсолютно правильно пишет, что программа Дугина — правое правительство при левой экономике — абсолютно утопична. Мало того она фашизоидная, но она просто утопична. Не говоря уже о том, что Лимонов никогда этой всей эзотерикой и хтонью не интересовался всерьез. Мамлеев интересовался, он этим жил, хотя он тоже дистанцировался, в отличие от Головина с его экспериментами. Мамлеев был прежде всего писатель, как и Кроули, кстати.

Лимонов вообще был литератор par excellence. Он в это…

Это хорошо сказано, и действительно Лимонов, когда мы еще общались, говорил, что Егор был очень черный, он был заряжен очень негативной энергией. Там проблемы были сильные не только с любовью, но и вообще с терпением. Но Борис Борисович тоже ведь человек непростой. Вышел наш разговор с Макаревичем в «ЖЗЛ», в «Жалкой замене литературы», и там мы довольно любопытно поговорили о том, что такое русский рок. Он цитирует там Гребенщикова, который в двадцать лет говорил: «А тебе никогда не хочется все это взорвать?» На что Макар по своей молодости говорил: «Нет, мне хотелось бы все это понять». «А мне взорвать»,— говорил Борис Борисович. Он тоже разный, и видеть в нем один свет — довольно…