История

Блюмкин не похож. Конечно, у Бендера есть какие-то черты Блюмкина, но Блюмкин все-таки убийца, похваляющийся тем, что он может расстрелять, помахивающий пачкой расстрелянных ордеров, Мандельштам у него вырывает и рвет в клочки эти ордера,— истинный поступок поэта. А потом прячется от него по всей России, в Тифлис уезжает. Блюмкин — не пример Бендера. Бендер же, скорее, не любит насилия, Бендер входит в жестоковыйные миры отца, как и Беня Крик, с намерением договариваться, а не убивать. Блюмкин находил некоторую радость в терроре. В нем был авантюризм, но ещё больше в нем было жестокости, какой-то тупости, мне кажется. Вот Блюмкин — один из нелюбимых мной персонажей. А то, что он любил Гумилева,…

Нет, конечно, то, что он Борис — это ещё ни о чем не говорит. Понимаете, найти прототип Ельцина исторически — можно, а вот литературный — довольно трудно. Генерал Топтыгин, наверное. Понимаете, у меня отношение к Ельцину вообще довольно скептическое. Я ему за многое благодарен, он много сделал прекрасного, и многие люди, приведенные им во власть, замечательные, но другие люди, приведенные им во власть, чудовищные. И он не был последователен, он все время шел на обострение ситуации, потому что только в обострившейся ситуации умел действовать. Поэтому он загонял Россию в ситуации экстремальные, и он до такой степени скомпрометировал в России любые перемены, что до сих пор нас пугают Ельциным, хотя…

Ну, видите, я тоски вообще как-то почти не испытываю, потому что я всё время работаю. Это хороший способ не тосковать. Но мне лично перспективы современного общества внушают огромные надежды. Я много раз об этом говорил. Духовный запрос есть. И это не запрос на духовность в пошлом смысле. Это запрос на знания, на интеллект, на интересные версии, вообще на интерес огромный запрос, на мотивации, на то, чтобы жить хотелось. И жить, как правило, человеку хочется, когда он занят увлекательным делом. А если он им не занят, то он как раз и начинает выяснять, кто откуда, кто какой национальности и кто что делал в прошлом. Это подробно описано у Дунского и Фрида в рассказе «Лучший из них».

Я на самом деле…

Очень простым образом — это город, где работать лучше получается, чем жить. По замечательной формулировке Пиотровского в беседе с Ирой Лукьяновой: «Сильный город для сильных людей». Он не для всех, и построен сильным человеком. И построен в том месте, которое не располагает к ровной упорядоченной жизни. Он располагает либо к работе, либо к такой рекреации, к такому отдыху, чтобы действительно до зеленых чертей, до загулов петровских. Город, просто отражающий такое представление — идеалистическое, петровское — о Европе, о европейской науке. Такая Аркадия. Два таких города — Петербург и Одесса. Москва как раз нет, Москва — хаос.

Нет, не согласен абсолютно. Я думаю, что белые, если бы дорвались до власти, на самом деле были бы жесточе любых Романовых. Понимаете, война ожесточает очень. Ведь заметьте, что украинцы не сразу переименовали Московский проспект в проспект Бандеры (что я, кстати, считаю колоссальной ошибкой), но это было сделано в ответ на войну, в ответ на Новороссию, а не в ответ на Майдан. Это случилось не после Майдана. Просто они дали этим страшный аргумент в руки своим врагам, вот и всё. Белые, если бы они победили в результате, они бы установили такую диктатуру, по сравнению с которой красный террор, я думаю, показался бы ну не лучше как минимум.

Знакомством с теориями Шопенгауэра, и главное, знаете, исторический фатализм Толстого — это следствие жизни в России. Говорят многие мои школьники, спрашивают: «А роль личности в истории всегда ничтожна?» Да нет, она иногда огромна. Она в России ничтожна. Это он говорит, что ни одна диспозиция, ни одно предписание, ни одна Kolonne marschiert никогда не исполняется во время сражений. Да оно исполняется, оно в России не исполняется. Это в России история имеет характер равнодействующей миллионов воль, в России она имеет характер циклический и хаотический, и личность в ней ничего не решает, потому что она едет по железной дороге своим предуказанным путем.

Если Наполеон поступил…

Нагибин написал об этом в «Дневнике». Он действительно подрался с Шукшиным из-за имевшего место при нём антисемитского высказывания. Ну, у Шукшина по пьяни и не такие вещи бывали. Я не думаю, что он был сознательным антисемитом. Но просто Нагибин не переносил, когда при нём антисемитизм себе позволяли, да ещё и публично, с гордостью.

Я думаю, что в подоплёке этого конфликта лежала банальная… ну, не банальная, конечно, в основе-то там лежала именно идейная составляющая, но подогревала дело ревность. Потому что хотя Шукшин и отрицает, и Нагибин отрицал, что тогда о романе с Беллой Ахмадулиной что-то было известно… Вы знаете, что Ахмадулина была в это время женой Нагибина, а Шукшин снял её в…

Это не является вообще проблемой, потому что мир виртуальностей вообще весьма хрупок. Я в этом убедился в Сан-Диего (казалось бы, весьма продвинутом городе в весьма продвинутой стране), где отключение электроэнергии из-за промышленных работ в одном квартале на протяжении полутора часов привело к коллапсу. Но люди лишний раз вспомнили, что вся виртуальная реальность зависит в большей степени от электрического тока. И больше вам скажу: долгое общение с российским транспортом, который, кстати, вопреки всем разговорам о комфортности Москвы, ходит очень плохо (да еще и по измененным маршрутам)… Попробуйте вы в час пик вызвать такси, которое будете ждать 40 минут, попробуйте дождаться…

Видите ли, о деле «Человека из Сомертона» я много говорил. И, собственно, человек из Сомертона — один из главных персонажей моего романа «Океан». В самом общем виде я считаю это классической тайной, в которой наличествуют три главные черты настоящей неразрешимой тайны. Я вам эти три черты не назову, они составляют тему «Океана». Дело «Человека из Сомертона», как и история перевала Дятлова, как и исчезновение Джемисонов (ах, какая история!) — это такие эталонные тайны, которые человечеству необходимы. Недавно в мое сообщество выложен был мой материал про девочку-маугли кампучийскую-камбоджийскую (я ездил про нее писать). Я вот там пишу об этих чертах тайны, которые человеку на самом деле…

Живите в дурную эпоху, привнося в нее инструментарий хороший. Тогда, по крайней мере, в своей жизни вы поднимете планку. Я вот сейчас так думаю: действительно, есть некий парадокс. Я все время ругаю это время, а между тем я окружен изумительными людьми. Вот я сегодня после довольно большой паузы давал урок в «Золотом сечении», «Тихий Дон» мы рассматривали. Что мы все, честное слово, ругаем их за отсутствие убеждений, за отсутствие интереса, за аморфность? Даже те, кому сейчас шестнадцать (вот это не то поколение, с которым я имел дело), ну, это блистательные ребята совершенно. А какие учителя! А какие вокруг меня друзья! Да больше того — какие у нас сейчас слушатели. Прекрасные люди! Мы свою личную…

А что он такого, собственно, сделал-то? Крушение этой империи и реформирование этой империи — это было создающим культуру фактором, а вообще-то золотой век русской поэзии начался до Николая, а при Николае он, скорее, заглох. При Николае самым преуспевающим поэтом был Бенедиктов, простите, да. А так-то Пушкин при Николае испытал глубочайший кризис, кризис 1831 года. Хотя при Николае и написан «Медный всадник», но напечатан он при Николае (кроме вступления) он быть не мог. Золотой век русской поэзии — это Катенин, Батюшков, «дней александровых прекрасное начало», поздний Державин, «Арзамас», расцвет альманахов, «Полярная звезда», но никоим образом не Николай. Николай — это…

Что собственно служит предметом обсуждения очень своевременного, хотя и строго законспирированного по тогдашней моде обсуждения Эйдельмана и Мамардашвили? Есть честь корпоративная, честь сословная. Она сводится к тому, чтобы всех сдать императору, поскольку они дворяне, а вассал обязан быть лоялен к феодалу. Ну, ничего не поделаешь, вассал обязан быть лоялен к верховной власти, к суверену (назовём это так). А что происходит с личной честью? Личная честь — это… «Душу — Богу, честь — никому» — вот такой девиз, так бы это формулировалось. Дело в том, что позиция Лунина на самом деле достаточно уникальна. Лунин не чувствует себя принадлежащим ни к какой корпорации, ни к какому сословию,…

Конечно, а как же? Мы тоже с детьми — у меня же зарубежка — спорим, именно спорим ожесточенно о том, был ли романтизм предшественником фашизма. И они говорят: «Как же, ну как же из романтизма получился фашизм?» Я говорю: «На фигуре Ницше, на переломной, конечно». Но романтики — это и есть наследники и отрицатели идеи просвещения. Идея сверхчеловека, покоряющего массы,— это и есть идея Наполеона. Конечно, Наполеон был для Байрона, не скажу, героем, но одной из важнейших фигур, с которой, конечно, он себя соотносил и о которой он думал. И для Пушкина это совершенно естественно. Я думаю, что только Гофман был свободен от этого гипноза, и то не до конца. Для романтика Наполеон… для Бетховена, в частности,…

Да знаете, историческая концепция сама по себе всегда состоит из исключений. И почти никогда она не приводит к появлению такой всеобъясняющей универсальной теории, которая вдобавок позволяла бы и предсказывать что-то.

Циклическая теория развития России — да, она предсказательна. Но это только Россия, это такой частный случай. А в целом рассматривать российскую историю u целом мировую историю… Мне кажется, что история некоторых стран — точка, некоторых — круг, некоторых — синусоида, как Америки, некоторых — прямая. Нет универсальной истории. Поэтому попытка Тойнби нащупать алгоритм, мне кажется, скажем, верна применительно к Англии и неверна применительно к Франции. У каждой…

Конечно, стоит. А чего иначе? Они будут думать, что им все можно, что ли? Это Виктор Шнирельман, в интервью «Коммерсанту»: «Вообще писателям стоит воздерживаться от высказываний по острым вопросам, чтобы не дать ксенофобам повода высказаться». Да? То есть нам надо все делать для того, чтобы не разозлить ксенофобов, иначе ксенофобы могут что-то не то сказать. Господи помилуй, ну до чего же мы дошли! До какой же мерзости мы дошли, до какого рабства! Это говорит Шнирельман — человек с диссидентским опытом.

Знаете, Гоголь в оклеветанной книге «Выбранные места из переписки с друзьями» (в книге во многом, конечно, смешной, но её породила такая больная реальность, что книга вряд ли могла быть другой, не могла быть здоровой) писал, что это люди, которые описывают один дом, только одни — с фасада, а другие — с торца, поэтому их взаимное раздражение, конечно, во многих отношениях вредно и непостижимо. Но я как раз против стирания этих граней, потому что, видите ли, ведь между западниками и славянофилами одна совершенно конкретная разница. Одни делают упор на имманентные признаки: «Мы такие — и поэтому мы правы. Патриотично называть себя русскими и оправдывать русских. Мы признаём всё недостатки и…

Ну, его взгляды на будущее устройство всячески менялись, но что касается отношения Герцена к реформам 1850–1860-х годов, то оно было однозначно негативным. Приятно и важно это говорить, потому что Герцен не боялся расходиться во взглядах с большинством, в том числе со своими единомышленниками. Так он не побоялся остаться в одиночестве в 1863 году, когда занял свою заведомо непопулярную позицию по польскому вопросу. Всех ведь оказалось очень легко примирить на польском вопросе — и все критики правительства тут же обратились в апологетов Муравьёва. А Герцен стоял в одиночестве. Он проиграл на этом популярность, но выиграл честь.

А вот отношение его к реформам Александра всегда было…

Судя по тому, что сейчас включились массово в это дело люди — причём не просто правозащитники, а люди рядовые, подписывающие петицию в его защиту, следящие за этим делом, интересующиеся им,— процесс Юрия Дмитриева в Калининграде обещает быть как минимум небыстрым, и однозначно предсказать его исход сейчас уже нельзя. Раньше было совершенно очевидно, что если захотят засудить, то засудят. Я абсолютно убеждён, что ещё до конца этого лета Дмитриев будет свободен. Такова моя точка зрения. Я могу быть неправ.

Ройс, вот вы почти дословно пересказываете мою статью 98-го года «Блуд труда», где сказано, что действительно профессия перестала быть выраженной основой бытия, выраженным моральным показателем. Более того — она перестала быть важной характеристикой киногероя и литературного героя. Тогда же Виктория Самойловна Токарева, замечательно сказала (кстати, в интервью мне): «В стране остались две профессии — богатые и бедные». Это совершенно точная формула. А раньше, кстати, действительно у той же Токаревой профессия героя была важнейшей составляющей его облика.

У меня даже есть, вы знаете, такая точка зрения (может быть, несколько наивная), что профессия — это совесть. У…

Что считать нормой? Для меня нормальным является всякое предсказуемое логичное поведение, всякое поведение, которое укладывается в парадигму. Здесь ничего неожиданного для нас нет. Насколько оно нормальное — понимаете, что естественно, то и разумно… Мы не видели другой России. Вернее, были некоторые наметки её в первой половине 60-х годов XIX столетия, во второй половине 50-х годов XX столетия, в первой половине 90-х годов XX столетия. Что-то было. Но в принципе, такое поведение для России было характерно, поведение имперское. Поскольку мы сейчас, в общем, присутствуем при явном исчерпании этой парадигмы, наверное, что-то другое начнется. Но в этом-то и причина всеобщего страха — и…

Я написал об этом в «Профиле». Понимаете, мне пять человек, вот пять позвонили за одно утро, сказав: «Напишите, пожалуйста, предполагаемый текст этой присяги». А я не мог этого сделать, потому что я не могу написать ничего более смешного, чем сама эта идея, чем сама идея присягать, входя в российское гражданство. Присягу произносит каждый, принимающий, например, гражданство американское. Но вы давайте определитесь сначала с ценностями своими, а потом пытайтесь их сформулировать вслух.

Присягу принимают на войне. Конечно, вступая в российское гражданство, вы в известном смысле вступаете в войну всех со всеми. Это достаточно военное такое дело, и здесь есть определённая…

Тут кроме банальности трудно что-то сказать. Я уже сказал, что двадцатый век — это век тяготения масс к идолу. Но масса будет взрослеть. Нам не повезло жить в эпоху подросткового созревания массы. Но потом масса будет взрослеть, разделяться, расчленяться, усложняться, и, конечно, тяга к кумиру перестанет быть всеобщей. Это станет, скорее, частью ритуала такого, холодного. А в душе все постепенно начнут понимать, что такое Мао, что такое Сталина. Я-то о человечестве довольно хорошего мнения, просто мне кажется, что человечество сейчас переживает не самый легкий период в своей истории.

Я склонен думать, что на огромной такой антропософской (хотя я не антропософ совершенно) или, если…

Это тоже весьма условное разделение, потому что это, условно говоря, архаисты и новаторы. Условно говоря, те, кого устраивает как есть, и те, которые хотят радикально менять.

От Владимира Путина никуда не денешься. Он же выступил на Валдайском клубе, и наше дело рефлексировать по этому поводу, даже если он опять ничего не сказал. Ну что он сказал? Что революции должны бы снимать кризисы, а на самом деле лишь их углубляют. Ну, об этом все говорят последние годы. Ну так давайте же сначала не убирать все средства решения проблем, кроме революции. Давайте оставим хотя бы какие-то мирные попытки отрегулировать ситуацию. Об этом же все говорят. Революции случаются тогда, когда воде некуда больше…

Да понимаете, их толпы сидели у нас на кухне, в огромном количестве. И религиозные диссиденты — Николай Зубачев, например. Я хорошо его помню — он у нас в Чепелеве снимал дом. И диссиденты, просто издающие «Хронику текущих событий». И, кстати говоря, «Мои брови жаждут крови» я знал не от Кима — это пелось.

Самиздат дома был в большом количестве, тамиздат. Я помню, что я в 12 лет прочел Одоевцеву «На берегах Невы». Когда я читаю комментарии Олега Лекманова к «Жизнь прошла, а молодость длится», я вижу, сколько там лажи, сколько там вранья и сколько там цитирования чужих текстов под видом монологов. Но тогда, ребята, как это на меня действовало! Когда я в 12 лет наизусть знал:

К Гумилеву я…

Нет, это я просто цитирую Маяковского: «…чтобы в мире без России, без Латвии, жить единым человечьим общежитием». Я настаиваю на том (с моей точки зрения), что глобализация — это неизбежное будущее всего человечества, а границы — это рудимент, и человечество постепенно будет их делать всё более прозрачными. Это не значит, что столь дорогое многим национальное своеобразие (я его не фетишизирую, но многим оно дорого) останется таким рудиментом. Нет, оно будет существовать, но просто границы действительно мешают. И я продолжаю настаивать на том, что космополитизм — это светлое будущее всего человечества.