Алексей Иванов, я думаю; по крайней мере, с «Ненастьем», а, может быть, «Блуда и МУДО» и «Географ глобус пропил». У Иванова, безусловно, есть такие шансы. Из поэтов; безусловно, Найденко. У Иры Евса, кстати, харьковчанки замечательной есть шансы. У нее замечательные есть стихи, да и человек она такой, вполне соответствующий своему поэтическому уровню. У Лимонова, я думаю, бессмертие такое довольно-таки гарантированное есть. Он совсем рядом ушел, и думаю, что он себя в литературу впечатал, и не рядом с Селином, а где-то повыше. А вообще это ведь вещь совершенно непредсказуемая. Мы кого-то из гениев, ныне живущих, совершенно не знаем сегодня. Я в этом уверен. Я уверен, что долго будут читать…

Нет, произведения Акунина являются высокой пародией на тексты русской классической литературы, в частности, на «Штабс-капитана Рыбникова» в «Алмазной колеснице». Тут вот какая вещь. Все писатели, имеющие амбиции учительские, до известного момента пишут паралитературу или беллетристику, чтобы сделать себе имя. Сделав это имя, они осуществляют более серьезные замыслы, начинают проповедовать.

Это, знаете, как Веллер как-то, в свое время, чтобы привлечь к себе внимание, написал несколько совершенно порнографических рассказов, они, значит, попали в редакции журналов, а еще они были в таких папках ядовитого цвета, и имя Веллера запомнилось. После этого серьезные тексты, которые…

Я очень Григория Шалвовича Акунина люблю — люблю как человека и люблю как писателя. Я не считаю его как раз постмодернистом. Я писал, что я считаю его последним русским модернистом, последним русским классиком. Он ставит великие вопросы. И для него перелицовка чужих одежд не более чем прием. На самом деле он писатель глубоко оригинальный. Он исследует проблему аристократизма, которая в России во многом заболтана. У нас аристократию стали презирать, потому что мы встали на точку зрения разночинцев, а это довольно глупо. Реабилитацию аристократизма начал Пушкин, продолжил Мережковский в статьях о Пушкине и во многих других текстах, особенно во второй трилогии (ну, «Царство зверя»), а особенно в…

Не только, но ясно совершенно, что некоторыми чертами булатскими он наделен. Но, конечно, Марат у Акунина – более широкая фигура, более обобщенная. Хотя вообще «Собачья смерть»  – это лучшее произведение Акунина. Самое  серьезное и самое умное. Серьезнее, чем «Пелагия и красный петух». Мне кажется, что Акунин и сам питает определенную слабость к этому роману, мало кем понятному; роману о величайшем разведчике британском, ну и о величайшей культурной эпохе в советской истории.

Мне-то это знакомо, на меня доносов много написано, причем они написаны моими бывшими приятелями, которые никогда не могли простить, что я немножко умнее, немножко талантливее, немножко знаменитее. Поэтому сейчас они пишут доносы задним числом: «Как это так, Быкова и Акунина до сих пор можно купить, а нас нельзя и никому не надо?!».
Доносчиком руководят обычно два чувства, но бывает по-разному. Одно – зависть, это понятно. Это самый простой способ расправиться с конкурентом, с соседом, у которого красивая жена и хорошая машина. Это зависть, такая социальная зависть. Вторая вещь, которая руководит доносчиком, – это страх. Ему почему-то кажется, что если он сейчас донесет, то его не возьмут.…

«Предчувствовать смерть и смеяться – не значит ее не бояться»,  – это последние две строчки Окуджавы, которые его жена нашла в пиджаке после его смерти. Это последнее, что он написал. Я думаю, нельзя не бояться старости, просто этот страх можно по-разному трансформировать. Что значит старость? Я боюсь немощи – творческой, физической. Чтобы ее не чувствовать, надо себя держать в интеллектуальном тонусе, наверное. Мне самому иногда, вы не поверите, хочется передохнуть. Мне иногда хочется поспать днем, не писать никому не нужных бесчисленных статей, которые я продолжаю писать в разные места, и это все бесплатно. Я и эту программу веду бесплатно. От некоторых активностей мне…

У меня есть догадки. Но о том, что близко, мы лучше умолчим.

Ходить бывает склизко
По камушкам иным.
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.

Пелевин очень близок к Гоголю — во всяком случае, по главным чертам своего дарования — но инкарнацией его не является. Дело в том, что, понимаете, постсоветская история — она, рискну сказать, в некотором отношении и пострусская. Как правильно сказал тот же Пелевин, вишневый сад выжил в морозах Колымы, но задохнулся, когда не стало кислорода. Вообще в постсоветских временах, он правильно писал, вишня здесь вообще больше не будет расти.

Он правильно почувствовал, что советское было каким-то больным изводом…

Ну, «Белый квадрат» — это очень интересный литературный эксперимент, рассказ с параллельной звуковой дорожкой, замечательная история, такая пародия на телепередачу современную, очень точная. Но видите, какое дело? Сорокин был блестящим совершенно пародистом и при этом блестящим прогнозистом, таким экстраполятором, точно прогнозирующим продолжение русской истории. Ну а сейчас она вступила в фазу такого абсурда (это, в общем, принципиальная новизна), что переиродить этого ирода Сорокин уже не способен. «Фиолетовые лебеди» — это уже не пародия, не сатира, не гипербола, а это иллюстрация, иллюстрация к тому, что сейчас происходит в России. Он довольно точно предсказал вот этот весь…

Российскому государству, как он его понимает. Он пытается доказать, что в отличие от большинства слуг этого государства, как сформулировано в «Статском советнике», лоялист может быть и умен, и благороден, и дальновиден. Он хочет спасти порядок, порядок вещей, не дать ввергнуть страну в мировую войну, не дать ввергнуть в смуту. Он понимает, что служит, в общем, дряхлому и обреченному господину. Он понимает и то, что, по слову Новеллы Матвеевой, «наносит без опаски нестареющие краски на изъеденные временем холсты». Все это он понимает, но долг, понимание долга выше. Самурай же не думает о том, кому он служит. Самурай — в этом трагизм его личности, и христианский трагизм тоже, я считаю, что…

«Алмазная колесница» великолепно написанный, безотрывно написанный роман с очень обаятельным женским образом, но «Статский советник» — это концептуальное высказывание, замечательный вклад в вечную русскую дискуссию о том, почему дураки лояльны, а гении оппозиционны, и там дан свой довольно интересный ответ. Сам образ этого двойного агента во многом натолкнул меня на идею о том, что без Снейпа, без двойного агента зла, который одновременно член Ордена Феникса и Death Eater, не выигрываются сегодня сражения. Видимо, главный герой эпохи — это провокатор, а если не провокатор, то, в любом случае, двойной агент, оборотень. Наверное, потому что одинаково плоски и добро, и зло, а он над ними…

То, что там гибнет Хася — это частный случай. Сама утопия, которая там нарисована,— это утопия, возникающая в гетто, поэтому эта утопия болезненная, с серьезным сдвигом, эстетически сомнительная во многих отношениях. Критика Корчака, которая там приводится, это критика очень завистливая со стороны этого педагога. Я специально, если вы помните, в интервью спрашивал Акунина, он говорил, что отношение героя к Корчаку очень пристрастно.

Но в главном педагогическая утопия в «Трезориуме» точна в двух вещах: во-первых, делить детей по темпераментам, по скорости, по когнитивным способностям, по скорости мышления в любом случае более перспективно, чем по профессиональным интересам,…

Нет, то, что гибнет Рем, любимый и главный герой в романе, это совершенно очевидно. На Реме с самого начала стоит это клеймо, и Акунин его не особенно скрывает. Он любит помечать героя, который обречен, на котором стоит это клеймо жертвы. Это довольно трагическая ситуация. Дело в том, что Акунин в этом романе самое интересное, что сделал,— это именно как своды сведены в замок, как соотносится история Рема, история мрачной девочки-ведьмочки и история педагогического эксперимента в гетто. Акунин в интервью мне объяснял, почему это так сделано: показано, к чему приводит отсутствие теории воспитания, невоспитанность в глобальном масштабе, к чему приводит отсутствие новой концепции человека в…

Нет, не разделяю. Но дело в том, что видите, я очень люблю Акунина вообще, и мне этот такой странный наезд, простите за лексику, в исполнении Владимира Познера показался каким-то обидчивым, неадекватным. Акунин тоже ведь не от хорошей жизни сейчас проживает за рубежом. Не надо все время подчеркивать, что это его личный выбор. Выбор, да не совсем. Поэтому видите ли, в любом случае здесь хочется вспомнить Вознесенского того же: «Врут, что Ленин был в эмиграции (кто вне Родины — эмигрант). Всю Россию, степную, горячую, он носил в себе, как талант». Так что насчет эмиграции Акунина здесь спорно.

Но отношение Акунина к Петру, может быть, в силу моего такого наполовину петербуржского…

Нет, ну не единственный, конечно. Видите, Фандорин не трикстер — вот в чем все дело. Фандорин, хотя рядом с ним тоже не может быть женщины или они возникают спорадически, Фандорин — как раз образ профессионализма (чего никогда не бывает у трикстера) и образец достоинства. Он — такое продолжение «Аристономии», потому что уже неоднократно Акунин говорил, что без «Аристономии» невозможно понять его теорию в целом. Я думаю как раз, что Фандорин — это, как бы сказать, не коммерческий проект, а это попытка продолжить русскую литературу классическую новыми средствами на новом материале. В этом смысле мне самой удачной книгой, конечно, кажется, «Тайный советник», ну и «Алмазная колесница» — самое…

Мне нравится очень этот роман. И нравится идея, которая лежит в его основе. И мне кажется, что вообще счастливая Россия — это не такая уж утопия, а это, вообще говоря, вполне реальная вещь. Просто для того, чтобы эту счастливую Россию построить, нужно отказаться от страха как от главной духовной скрепы, и прежде всего от страха репрессий, от страха тюрьмы, потому что, если людей постоянно запугивать, они перестают думать. Счастливая Россия — это очень возможная вещь. И мне кажется, мы это скоро увидим.

Ну, что значит «заказанная тема»? Никакой заказанной темы в случае Акунина нет, если не говорить о предложении ему написать историю России. Но в трактовке этой истории он был абсолютно свободен. В чём разница между Донцовой и Акуниным? Давайте начнём с того, что всё-таки многописание Акунина — это абсолютное ничто по сравнению с продуктивностью Дарьи Донцовой. Во-вторых, любой человек, у которого не совершенно ещё отшибло вкус, при сравнении самой фактуры текстов Донцовой и, кстати говоря, Марининой тоже (потому что Маринина для меня всё-таки серьёзный писатель, как ни странно, в своём жанре), и уж тем более при сравнении прозы Донцовой и Акунина, увидит совершенно очевидную разницу,— разницу…

Речь идёт о Японской войне. И обратите внимание, что там полемически это использовано. И вообще «Штабс-капитан Рыбников» — рассказ очень непростой, это рассказ про хорошего шпиона. Помните, почему там этого шпиона проститутка сдала? Он — единственный, кто был с ней ласков. Он — единственный, кто её не бил. И поэтому она что-то заподозрила. И она, помните, в ответ на его нежность могла ответить только одно, она лепетала: «Вы такой страстный мужчина!» Она грубыми и идиотскими своими словами пыталась ответить ему. Он тем её и удивил, что он не побил её. Поэтому купринский рассказ очень неплохой, очень сложный. И то, как использовал его Акунин, лишний раз показывает неоднозначность акунинских…

Мне нравится эта книга, потому что размышления о любви там интересные. Причём он рассматривает сложный случай любви настоящей — синтеза физиологии, психологии, эстетики, ну, когда целиком человек нравится (такое бывает иногда), когда и спать с ним хочется, и любуешься им. Он интересно про это пишет. Некоторым повезло такое пережить. У меня тоже это есть. Мать совершенно честно говорит, что теоретическую часть она пролистывает, потому что немного она занудная, а я пролистываю художественную — и так мы в целом являем собой идеального читателя.

Хорошо мне Борис Акунин как писатель. Во всяком случае, мне нравится его метод — ставить достаточно серьёзные вопросы в достаточно игровой форме. Может быть, он единственный, кто в сегодняшней России это освоил — насыщать абсолютно игровой, постмодернистский, цитатный и центонный формат действительно серьёзной проблематикой. Почему все негодяи всегда лезут к официозу, а все приличные люди всегда в оппозиции (люди талантливые, например), и что делать с этим ненормальным положением? «Статский советник» — очень интересный роман. Я считаю, что и «Аристономия» — книга с замечательными потенциями. Немногими прочитана, но и не надо, чтобы многими.

Абсолютно полная характеристика. Я бы мог на это даже сказать… Я вообще люблю «Аристономию», люблю акунинские идеи о благородном муже, мне это напоминает замечательную песенку Ким Юлий Черсанович, привет вам! Я знаю, вы слушаете.

Это знают даже дети,
Как прожить на белом свете;
Проще этого вопроса
Нету ничего!
Просто надо быть правдивым,
Благородным, справедливым,
Умным, честным, сильным, добрым —
Только и всего!

Возникает вопрос: а что же я считаю определяющим? Что вообще в моём понимании хороший человек? Я сейчас скажу рискованную вещь. Мне за это, конечно, прилетит. Но, с другой стороны, за что мне не прилетит? Я же говорю: голову поднял — уже…

По-моему, никакой загадки нет. Но в любом случае, это был замечательный  опыт (без преувеличения) освоения массового жанра. Российская беллетристика – совершенно справедливо многие тогда это замечали – была представлена Юлианом Семеновым в жанре «политические хроники» и Валентином Пикулем в жанре «хроники исторические». Это те сферы, которые в любой нормальной литературе самые плодотворные, самые, на самом деле, знаете, «пушечные». Потому что там бестселлер по определению возможен и по определению возникнет. Например, либо исторические сочинения Акройда, либо биографические сочинения Моруа, – это всегда бестселлер (да и в любой литературе так), вне зависимости от того,…

Это был очень талантливый писатель. Взгляды его — это, конечно, перегиб палки. Но палку слишком долго перегибали в другую сторону — в сторону культа комфорта и пацифизма. Поэтому да, он так захотел радикализировать свою жизнь. Вовлек в это несколько десятков других людей. Появилась так называемая «Игрушечная армия капитана Мисимы».

Понимаете, но даже такой последовательно либеральный человек, как Борис Акунин (Григорий Чхартишвили), переводил его, любил его, написал о нем довольно восторженное предисловие к публикации «Патриотизма», им же переведенного.

Он был большой поэт. И прозаик замечательный. Именно поэт, потому что его публицистика — это, конечно, такая поэзия!…

В том же, в чём и смерть. Невероятный интерес к смерти. Хотя тот же Борис Акунин… Я почему о нём говорю? Потому что мы с ним только что в Лондоне провели встречу «Литература про меня» (скоро её выложат, я думаю). Он сказал, что как раз в Японии процент самоубийств сравнительно невелик. И, кстати говоря, большинство фильмов Акиры Куросавы, например (это уже мне сказал Андрей Кончаловский), совсем не японские, а они очень европейские. Поэтому наше представление о японской культуре… Вот Ясудзиро Одзу— да, это японская культура: буддизм, минимализм такой. Я думаю, что в японской культуре привлекательна даже не столько установка на честь, на смерть, на жестокость, которая там есть, сколько установка на…

Думаю, это обычный приём — попытка «прошить» реальность разными персонажами и создать собственный мир. У Фолкнера это вообще сплошь и рядом: вся Йокнапатофа — это огромная сага, одна территория. Я это замечал у довольно многих персонажей. У Пинчона это есть, в частности. Это есть, насколько я помню, не только у Аксёнова, а практически у большинства шестидесятников — такие саги и отсылки к этим героям (у Нагибина, в частности). Почему это делается? Потому что тем самым как бы подчёркивается всеобщая связь мира, что ли, всеобщая плотная его ткань. Ну и потом, интересно же проследить. Кстати говоря, у Акунина очень интересно этот приём проведён, когда старый Фандорин, молодой Фандорин и самый древний…

Я могу совершенно однозначно ответить, что для меня старость — это не время распада и деградации. Для меня старость — это время мудрости. Большинство людей, моих учителей, с которыми я общаюсь довольно тесно, которые и сейчас подходят к своим девяносто, всегда являли мне образец ясного и трезвого ума, почти полной независимости от чужого мнения, абсолютного бесстрашия, потому что бояться нечего. Понимаете, я общался довольно много с Эльдаром Рязановым, особенно общался после его 85-летия. Мой главный радийный учитель — Лилиану Сигизмундовну Комарову, которая когда-то была одной из создательниц Детской редакции радиовещания, а сейчас руководит по-прежнему всеми моим радийными проектами и…

Есть! И она описана в последнем романе Акунина. Вот там самые интересные рассуждения о любви, очень интересные. И сам тип любви, в котором сочетается влечение ума, влечение тела, влечение сердца — это очень точно описано. Мало у нас о любви хороших текстов. Я с Акуниным недавно говорил, влиял ли на него каким-то образом роман… не роман, а трактат Стендаля «О любви». Он сказал, что в детстве, в молодости — да. А сейчас он понимает, что текст сильно переоценён. В общем, Акунин как бы написал его вторую часть. У него не хуже, мне кажется. Нет, прекрасная история. Да, там о любви сказано очень точно.

Бывают вещи большие, чем романтизированная похоть. Вот моя «формула любви» (простите за цитату)…