Войти на БыковФМ через
Закрыть

Чьи реинкарнации Борис Акунин, Алексей Иванов, Виктор Пелевин и Владимир Сорокин?

Дмитрий Быков
>500

У меня есть догадки. Но о том, что близко, мы лучше умолчим.

Ходить бывает склизко
По камушкам иным.
Итак, о том, что близко,
Мы лучше умолчим.

Пелевин очень близок к Гоголю — во всяком случае, по главным чертам своего дарования — но инкарнацией его не является. Дело в том, что, понимаете, постсоветская история — она, рискну сказать, в некотором отношении и пострусская. Как правильно сказал тот же Пелевин, вишневый сад выжил в морозах Колымы, но задохнулся, когда не стало кислорода. Вообще в постсоветских временах, он правильно писал, вишня здесь вообще больше не будет расти.

Он правильно почувствовал, что советское было каким-то больным изводом русского, последним изводом русского — может быть, уже посмертным. Но это уже пост-пост — то, в чем мы живем. Это или начало чего-то нового, чего пока не видно, или действительно черви в трупе.

Поэтому никаких аналогий с сегодняшними авторами я не нахожу. Свои аналогии с Мережковским — с его пороками, с его добродетелями, с его заблуждениями, с его восприятием современниками — я нахожу, и мне это приятно. А какие-то аналогии между Пелевиным, Сорокиным, Акуниным и предшественниками я нахожу с трудом. Сильно подозреваю, что некоторые из этих авторов возникли в буквальном смысле на пустом месте. Это какие-то новые посевы.

Акунин — это, безусловно, что-то синтетическое, что-то принципиально новое, абсолютно. А вот что можно найти у Иванова — мне кажется, он довольно точно повторяет судьбу Алексея Толстого. Особенно аналогия между «Ненастьем» и «Хмурым утром» добивает меня, конечно. Ну и «Тобол» — это абсолютный «Петр I». В общем, такой же олеографичный.

Я не люблю ни «Тобол», ни «Петра I». Я люблю «Блуду и МУДО» или, скажем, какие-то куски в «Пищеблоке». И конечно, «Географа». Иванов вообще гениальный писатель. Но я, собственно, считаю, что пороки Алексея Толстого и некоторых его текстов им унаследованы. Когда он пишет историю, это олеография. Когда пишет современность — вот там у него есть и мысли, и невероятная точность наблюдений, и прекрасный, тоже алексейтолстовский юмор. Но сам Алексей Иванов не очень любит это сравнение, поэтому я эту тему не педалирую.

Вообще, мне кажется, права Мария Васильевна Розанова, сказавшая: «Аналогии закончились». Нынешнее время по глубине падения и по утрате всех ориентиров не имеет аналогов. Поэтому наводит на радостную мысль о том, что, может быть, это что-то новое. Другое дело, что к восприятию этого нового мы не вполне готовы, как не готовы к восприятию Дальгрена люди, которые туда попадают. Дальгрен — это, в общем, Град обреченный. Как были не готовы к Граду обреченному Ван и другие попавшие туда люди.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Можно ли считать роман Владимира Сорокина «Сердца четырех» садистическим, в котором автор описывает свои комплексы?

Садической — вряд ли, а то, что это преодоление каких-то комплексов своих — это бесспорно. Но вместе с тем не стоит забывать, в каких обстоятельствах эта книга создалась. Это такая реакция на волну зверств конца 80-х — начала 90-х годов, когда в проснувшемся обществе зверство зашкаливало. Когда убийство стало повседневностью. И в некотором смысле самая точная книга об атмосфере ранних 90-х — это сорокинский гротеск. «Сердца четырех» — это такой антипроизводственный роман. В производственном романе бетон строили, созидали; в романе антипроизводственном в него закатывали, но суть его не изменилась. Это такая реакция советского общества на его десоветизацию. Зверское было время, да. И поэтому…

Не могли бы вы рассказать о Владимире Краковском? Правда ли, что автор преследовался КГБ и потом толком ничего не писал?

Краковский, во-первых, написал после этого довольно много. Прожил, если мне память не изменяет, до 2017 года. Он довольно известный писатель. Начинал он с таких классических молодежных повестей, как бы «младший шестидесятник». Их пристанищем стала «Юность», которая посильно продолжала аксеновские традиции, но уже без Аксенова. У Краковского была экранизированная, молодежная, очень стебная повесть «Какая у вас улыбка». Было несколько повестей для научной молодежи. Потом он написал «День творения» – роман, который не столько за крамолу, сколько за формальную изощренность получил звездюлей в советской прессе. Но очень быстро настала Перестройка. Краковский во Владимире жил,…

Может ли антисемит быть талантливым писателем?

Это объективно так. Я не считаю антисемитом Гоголя, потому что у него как раз в «Тарасе Бульбе» Янкель  – образ еврейского народа, который остался верен отцу. Это довольно очевидно. Но Селина я считаю талантливым писателем. Не гением, как считал Лимонов (а Нагибин вообще Селина считал отцом литературы ХХ века). Но я считаю Селина исключительно талантливым, важным писателем, хотя я прочел его довольно поздно – кстати, по личной рекомендации того же Нагибина. Мы встретились в «Вечернем клубе», я его спросил о какой-то книге, и он сказал: «После Селина это все чушь». Он, я думаю, трех писателей уважал по-настоящему – Селина, Музиля и Платонова. Относительно Селина и Платонова я это…

Почему считается, что в повести Николая Гоголя «Шинель» срывает шинели Башмачкин? Не кажется ли вам, что все ограбления совершает тот же человек, что и оставил без верхней одежды самого Акакия Акакиевича?

Интересная такая точка зрения, что и Акакий Акакиевич, и все эти петербуржские генералы оказались жертвами одного и того же ужасного привидения. Но на самом деле такой подход совершенно обессмысливает повесть. Если почитать Эйхенбаума «Как сделана «Шинель» Гоголя», и там многое видно. На самом-то деле, конечно, совершенно очевидно, что это Акакий Акакиевич после смерти превратился в огромное привидение. И в этом главное пророчество Гоголя, что после смерти или, вернее, в инобытии своём маленький человек обернётся страшной силой.

Правильно многие замечали, что без этого финала что такое «Шинель»? Анекдот. Милый, моральный, по-человечески симпатичный, но анекдот. А вот когда…

Какие философы вас интересуют больше всего?

Мне всегда был интересен Витгенштейн, потому что он всегда ставит вопрос: прежде чем решать, что мы думаем, давайте решим, о чем мы думаем. Он автор многих формул, которые стали для меня путеводными. Например: «Значение слова есть его употребление в языке». Очень многие слова действительно «до важного самого в привычку уходят, ветшают, как платья». Очень многие слова утратили смысл. Витгенштейн их пытается отмыть, по-самойловски: «Их протирают, как стекло, и в этом наше ремесло».

Мне из философов ХХ столетия был интересен Кожев (он же Кожевников). Интересен главным образом потому, что он первым поставил вопрос, а не была ли вся репрессивная система…

Как вы поняли «Искусство легких касаний» Пелевина? Согласен ли автор с вымышленным писателем Голгофским?

Пелевин, безусловно крупнейший русский прозаик нашего времени именно потому, что его чтение тоже засасывает. Его читаешь безотрывно и с увлечением. И попробуй кто у меня отбери книгу, пока я не дочитал. Хотя есть у него книги, которые я не дочитал. Например, «Смотритель», например, «S.N.U.F.F.». Это мне не было интересно. В остальном же всегда есть ощущение, что на следующей странице тебе раскроют главную тайну мироздания. Он всегда увлекательно рассказывает, у него всегда узнаваемые типажи, он точно чувствует, не скажу, нерв эпохи (потому что нерв эпохи, на мой взгляд, он упустил лет пять назад), но он, безусловно, очень точно чувствует мемы, интеллектуальные моды и остроумно их высмеивает.…

Согласны ли вы с мнение Федора Достоевского о своей повести «Двойник»: «Идея была серьезная, но с ее раскрытием не справился»?

Идеальную форму выбрал По, написав «Вильяма Вильсона». Если говорить более фундаментально, более серьезно. Вообще «Двойник» заслуживал бы отдельного разбора, потому что там идея была великая. Он говорил: «Я важнее этой идеи в литературе не проводил». На самом деле проводил, конечно. И Великий инквизитор более важная идея, более интересная история. В чем важность идеи? Я не говорю о том, что он прекрасно написан. Прекрасно описан дебют безумия и  раздвоение Голядкина. Я думаю, важность этой идеи даже не в том, что человека вытесняют из жизни самовлюбленные, наглые, успешные люди, что, условно говоря, всегда есть наш успешный двойник. Условно говоря, наши неудачи – это чьи-то…