О таком типе людей, которые всех спасают. В большей степени об этом «Медея». Я помню, что «Сонечка» у меня вызывала определенное несогласие. Я из Улицкой, конечно, больше всего люблю «Казус Кукоцкого» и «Зеленый шатер» с его потрясающими накладывающимися композиционными кусками. Причем больше всего в «Казусе Кукоцкого» люблю безумную часть вот эту. Эти скитания по безлюдным пространствам женщины, якобы пребывающей в деменции, а на самом деле – в очень интенсивной внутренней жизни. Наверное, стоит перечитать «Сонечку» и заново себя спросить.

Высшее достижение Улицкой в новелле, в повести – это «Бедная счастливая Колыванова» и вообще «Девочки». Сам цикл «Девочки» – это такой манифест…

О том, что останется или не останется в истории, я судить не уполномочен. Ну, Денис Драгунский останется, безусловно. Или некоторые поэты, некоторые прозаики, которые находятся сейчас в России, останутся в истории. Из тех, которые сейчас вне России, это, безусловно, Букша с ее новым романом «Маленький рай» и с предыдущими. Она – один из самых думающих сегодня людей. Безусловно, Улицкая – она себе место обеспечила, Сорокин обеспечил. Тут говорить не о чем, спорить не о чем.

Я думаю, что хорошие шансы есть у молодых авторов – у тех, кому сегодня, условно говоря, лет двадцать пять, как Илье Воронову.

Если вопрос был о тех вписавшихся в литературный контекст, кто подсуетился и…

Есть, Софья Ковалевская. Дело в том, что это не только первый пример женщины-ученой в России. Это первый пример научной прозы. То, что она математик, чувствуется очень сильно: она подходит к эмоциям на абсолютно рациональном уровне. Проза Улицкой не только физиологична, она научна. Это пишет человек, который примерно понимает, как устроена биохимия возраста, биохимия страсти. И этот научный подтекст колоссально важен в ее сочинениях. Это человек безупречно логического мышления и безупречной научности в подходе к явлениям – к социальным, к биологическим, к любви.

Я думаю, что Улицкая написала лучшую книгу о подростках в постсоветской литературе (а может, и в советской). Она написала…

Мне очень нравится «Зелёный шатёр» именно своей нарративной оригинальностью. Понимаете, вот как крыша, крытая шифером, там куски этих воспоминаний временами перекрываются. И вот эти точки перекрытий, когда одно и то же событие глазами разных людей, они мне симпатичны. Это действительно как такой зелёный шатёр, как шалаш.

Но, конечно, большинство героев этой книги вызывают у меня стойкую неприязнь, потому что о диссидентском движении семидесятых годов я сужу, во-первых, по личным воспоминаниям (всё-таки эти люди бывали у нас дома, я бывал в их домах). А во-вторых, роман Кормера «Наследство» кажется мне в этом случае, в этом смысле, что ли, более трезвым, более жёстким, скептическим.…

Ничего особенно хорошего не думаю, к сожалению. Я очень люблю Людмилу Евгеньевну Улицкую. Мне очень нравится её лучшие, на мой взгляд, ранние вещи — «Девочки» первую очередь, «Медея и её дети». Мне очень интересен «Даниэль Штайн». Многое мне нравится в «Зелёном шатре». Интересная, безусловно, её публицистическая деятельность, весьма. Но вот «Искренне ваш Шурик» и «Весёлые похороны» — это те тексты, которые мне кажутся более близкими к попсе, если угодно. Хотя, может быть, я чего-то недопонимаю. А больше всего я люблю «Казус Кукоцкого». А больше всего в «Казусе Кукоцкого» — вторую часть, вот эту сюрреалистическую.

Нет, никогда. Потому что перед Водолазкиным стоит серьезная проблема, это не поп-проблема. Его могут пытаться завербовать в поп-культуру, но вот уже по «Оправданию острова» понятно. Водолазкин всю жизнь решает одну проблему: попытаться изобразить синхронность всех событий в истории, снять категорию времени вообще. Это очень серьезная проблема. Показать синхронность существования всех великих явлений в культуре, иллюзорность времени. Знаменитые этим пластиковые бутылки — просто самый наглядный пример. «Лавр» — это вообще роман о разных способах, о разных изводах существования русской души, которым совершенно не может быть подвергнута опасению, кто бы что бы там не делал. Из Улицкой…

Проблема именно в том, что Улицкая создала новый жанр, но это не очень почувствовалось. То, что её произведения с виду традиционны, не означает, что они выдержаны в традиционном русле. Это научная проза, проза биологическая. Это проза профессионального биолога и, вдобавок, она очень физиологична. Лучшее, что написала Улицкая,— это, на мой вкус, «Девочки» (книга рассказов, такой цикл) и «Казус Кукоцкого». Вот этот её физиологический, научный к нервной деятельности, к любви, к феномену самопожертвования, вообще научное отношение к феномену человека,— оно — редкий и прекрасный случай — привело к большой формальной новизне, к очень интересной жанровой эволюции.

В чем принципиальная…

Много раз говорил, что очень её люблю, главным образом за жанровую новизну. Действительно, она создала такую почти научную прозу в «Даниэле Штайне» и, может быть, рискну сказать, такую новую физиологическую прозу в «Девочках» и в «Казусе Кукоцкого» — в тех её текстах, которые я выше всего ценю. Я вообще очень люблю Людмилу Улицкую. Я люблю её как человека. Но главным образом мне нравится, конечно, её замечательное жанровое новаторство. Вот очень интересный прием в «Зеленом шатре», когда эти тексты, как чешуйки, как черепицы на крыше, они немножко перекрываются, когда одни и те же эпизоды, пересказанные с разных точек зрения, потому что совпадают какие-то куски хронологические, но рассказаны…

Они не то что виноваты. Она не имела в виду, что они виноваты. Но следствием многих их заблуждений являются заблуждения нынешние. Когда-то Павловский, совсем недавно, в интервью со мной сказал: «Шестидесятники многим семидесятникам казались людьми плоского мышления, пока не выяснилось, что именно шестидесятники способны действовать, а семидесятники — только гнить и рефлексировать». Шестидесятники виноваты, возможно, в том, что у них были некоторые социальные иллюзии. Вот за что я Улицкую люблю? Она же всё-таки биолог, и у неё антропологическое мышление, а не социологическое. Возможно, социальные иллюзии мешали, а надо было более глубоко, более антропологически, более метафизически,…

Понимаете, мне у Улицкой больше всего нравится одна часть «Кукоцкого» — та часть, где безумие, где странствие этой жены, пребывающей в безумном состоянии, в таком полудетстве, где она странствует по какой-то выжженной планете мысленно. И мне безумно нравились её ранние рассказы. Книга «Девочки», которую печатали в «Синтаксисе»: «Бедная счастливая Колыванова»… Ну, вот эти все. Ранняя Улицкая — это чудо. Не говоря о том, что вообще мне сама Улицкая как человек очень симпатична. Она подвергается сейчас хорошей такой травле с разных сторон, ведёт себя очень достойно. Хороший человек, безусловно, сделавший очень много для русской прозы.

Понимаете, ведь каждый писатель приносит какую-то…

Лучшее, на мой взгляд, что написала Улицкая,— это книга рассказов «Девочки», потрясающих рассказов. Она абсолютный открыватель этой темы — детства в тоталитарном социуме. И, конечно, блистательные там есть вещи, типа «Бедная счастливая Колыванова», это просто эталонный рассказ. Вообще ранние рассказы — понимаете, они очень физиологичные, но при этом не противные, не отталкивающие, они с огромным темпераментом написаны. Из всех её других сочинений мне больше всего нравится «Зелёный шатёр»,— нравится потому, что он написан очень концептуально новым способом. Там перехлёстывают друг друга эти темы, дважды одна и та же история внахлёст изображается глазами разных людей. В общем, «Зелёный…

Ну да, Мариам Петросян — мужеский и аскетический человек. Такая армянская аскеза есть в этом, она всё-таки правнучка Сарьяна. И вообще армянской прозе, армянской живописи при всей яркости и красочности присущ такой благородный аскетизм, лаконизм (вспомним Гранта Матевосяна с его поразительной весомостью каждого слова). Мариам Петросян понимает, что она могла бы написать ещё три таких книги, как «Дом…», или пять, как Дэн Браун, «печь свои блины», но она написала одну такую книгу — избыточную, монструозную, великоватую, но она всю себя вложила в эту книгу.

Что касается ваших ощущений насчёт несвободы и неуютности. Понимаете, есть разные точки зрения на то, кто изображён в «Доме, в…

Честно говоря, никак не оцениваю, потому что это не стоит оценки. Мне можете вы возразить, что Гийома Мюссо читают миллионы, и он самый известный писатель современной Франции. Наверное, Мюссо более известный писатель, чем Уэльбек. Наверное, тиражи Донцовой больше, чем тиражи Улицкой. Наверное, у читателей сентиментального или романтического young adult всегда будет больше, чем у «Улисса». Это нормальная вещь. Но Гийом Мюссо – это такой писатель-самоучка, недоучившийся студент, который решил, что лучше писать книги самому, чем изучать что-то. Его, как правило, предлагают как пример такого self-made man. И он, и его брат пишут бестселлеры, у них литературная семья, я ничего против этого не…

Надо читать трех сценаристов: Лашу Бугадзе (он пишет по-грузински в основном, но фильмы его и пьесы его доступны по-русски), Сандрика Родионова, который племянник Миндадзе, но он знаменит не только этим. Ну и самого Миндадзе, конечно. Это диалоги, которые состоят из междометий. 

Я думаю, что и у Рязанцевой Натальи Борисовны был дар писать разговоры как бы ни о чем, в подтексте которых сидела невероятная глубина. Но Миндадзе в этом плане откровеннее. У него герои говорят эканиями, мыканиями, намеками, но структуру, плоть этого диалога приходится реставрировать так же, как мы реставрируем плоть мира, плоть диалога, плоть мысли у Улитина. Кстати, Улицкая и Улитин – это очень…

Хороший вопрос, но тут, понимаете, какая штука тоже? Диссидентское движение вызывает к себе очень разные отношения. И чаще всего это отношение негативное и ироническое. Давайте вспомним, скажем, роман Владимира Кормера «Наследство». Кормер был талантливый писатель, но «Наследство» — это роман о сектантской природе диссидентского движения, о культах личности, которые там возникают, о диком самомнении, о невежестве диссидентов. Диссиденты сами отличались довольно большой самоиронией. Вспомните кимовские песенки типа «Блатной диссидентской»:

Покамест мы статую выбирали,
Где лозунги сподручней раскидать,
Они у нас на хате побывали,
Три доллара засунув под…