Эдвард Радзинский

Знаете, трудно. Но моральный климат 30-х точнее других раскрыли Нароков в романе «Мнимые величины», Головкина-Корсакова в «Лебединой песне» (она же «Побежденные») и Виктор Серж в «Деле Тулаева». Вот так, наверное, вот эти три книги раскрывают главные синдромы; то, как «апокалипсис от Кобы» действует.

Понимаете, кто написал четыре миллиона доносов?— роковой вопрос, но это делается очень просто. Людям достаточно разрешить быть свиньями, и они кидаются в это с остервенением. Это для того чтобы культурные растения вырастить, нужно усилие, а для того чтобы засадить сад сорняками, достаточно разрешить им это делать. Достаточно вытоптать культурные растения. Вот об этой…

Я не верю в перевоплощение авторов в героев. Мне известны очень многие примеры, когда это было. Примеры, когда у Горького появлялись стигмы под действием его собственной прозы. Там его один герой убивал жену ударом в печень. И он, пока это описывал, у него на печени появился гигантский кровоподтек, в области печени на животе. Или Флобер, который испытывал рвоту и тошноту, головокружение, описывая симптомы отравления Эммы Бовари.

Но мне кажется, что это какие-то крайние случаи, какая-то избыточная эмпатия. Писатель ни в кого не перевоплощается. Так мне кажется. Перевоплощается актер. Чудеса такого перевоплощения бывают. Но писатель — профессия принципиально другая. Мне кажется, он…

Понимаете, очень семидесятническое кино, я его очень люблю за это. Я же помню его первый показ. Я был ребенком, и меня спать укладывали, но я настаивал, и на моем праве его смотреть все-таки мне удалось настоять. У меня было ощущение как прикосновение к совершенно мистическому чему-то. Я вообще очень люблю Александра Прошкина. Я считаю его превосходным режиссером. Даже, может, какие-то его работы, например, «Инспектор Гулл» — они для меня на грани величия. Я помню, как они меня пугали в детстве. Действительно пугали по-настоящему, потому что он мастер создания атмосферы удивительной. «Ольга Сергеевна» — это пьеса Радзинского для его тогдашней, как я помню, жены, Татьяны Дорониной, и там её дочь с…

Надо читать трех сценаристов: Лашу Бугадзе (он пишет по-грузински в основном, но фильмы его и пьесы его доступны по-русски), Сандрика Родионова, который племянник Миндадзе, но он знаменит не только этим. Ну и самого Миндадзе, конечно. Это диалоги, которые состоят из междометий. 

Я думаю, что и у Рязанцевой Натальи Борисовны был дар писать разговоры как бы ни о чем, в подтексте которых сидела невероятная глубина. Но Миндадзе в этом плане откровеннее. У него герои говорят эканиями, мыканиями, намеками, но структуру, плоть этого диалога приходится реставрировать так же, как мы реставрируем плоть мира, плоть диалога, плоть мысли у Улитина. Кстати, Улицкая и Улитин – это очень…

Я очень чту Радзинского, прежде всего как драматурга, по-моему, превосходного. Всё остальное он тоже делает, как драматург. «Апокалипсис от Кобы» — очень интересная книга, я подробно о ней писал. Интересна она не как анализ эпохи Сталина и личности Сталина (про Сталина он всё сказал в своей книге о нём, что хотел, по-моему), а как анализ личности человека свиты. Вот друг Сталина: как он оправдывает себя, как он всё понимает и продолжает всё делать. Это точнейшая психологическая вещь. Хорошая книга, я её всем рекомендую.

Вопрос не праздный, я как раз вел в одной школе семинар, который называется «фатумология», то есть наука управления судьбой, изучение судьбы. У меня в повести «Гонорар» была такая идея, в 24 года, страшно сказать. Я, в общем, не сильно продвинулся с тех пор: мне кажется, единственно верная книга на эту тему — это арабовская «Механика судеб», но, собственно, судьба, если она правильно организована, всегда имеет черты художественного текста, и, владея законами композиции, можно скорректировать судьбу.

Если она у вас приобретает черты фабулы законченной, надо просто помнить, что в мире не так много фабул, и вы всегда какую-то фабулу просто реализуете. Надо просто знать — это довольно тонкая…

Домбровского, Лимонова, Драгунского (и Виктора, и Дениса) – людей, которые пишут о рефлексии человека, вынужденно поставленного в обстоятельства большого испытания, большой проверки на прочность. Вот рассказ Виктора Драгунского «Рабочие дробят камень». Денис Драгунский вообще весь способствует воспитанию уверенности в себе. Ну как «воспитанию уверенности»?» Видите, Денис вообще, на мой взгляд, великий писатель, сегодняшний Трифонов.

Я знаю очень мало примеров (наверное, всего три), когда литературный талант отца так полно воплотился в детях. Это Драгунский – Виктор, Ксения и Денис. Это Шаровы – Александр и Владимир. Это Радзинские – Эдвард и Олег. Потому что Олег и Эдвард…

Я к «Бесам» вообще отношусь резко негативно — при том, что я люблю этот роман как произведение искусства, люблю это нарастание темпа, люблю образы, которые там есть. Там совершенно грандиозная догадка о Кириллове, который действительно пытается путём самоубийства уровнять себя с Богом и понимает, что единственная свобода выбора — это свобода выбора смерти. Это интересная мысль. И, конечно, крайне интересная там фигура Верховенский-старший — такой приговор движению Грановского и русским гуманитарным кружкам 1840-х годов, такой вклад в проблему отцов и детей. И Варвара там интересная. И Ставрогин — конечно, гениальная догадка.

Почему он не ограничился Верховенским? Почему ему…

Я вполне солидарен с Радзинским, с его книгой. Кстати, и у Варламова книга неплохая в «ЖЗЛ», на мой вкус, хотя немного апологетичная. В чём правота Радзинского? Он увидел в Распутине что-то гораздо большее, чем шарлатана. Он увидел в нём медиатора, соединяющего два мира — мир царской России и мир России крестьянской. И эти две бездны, расходясь всё дальше, они неминуемо его разорвали, они его уничтожили. То, что у России всегда есть полномочный представитель крестьянства при дворе — это, конечно, черта феодальных обществ. К юродивым прислушиваются цари, потому что институционально эти граниты и это болото никак не связаны. Конфликт этого гранита и болота предсказал ещё Пушкин в «Медном…

У меня сложное отношение к Ельцину. Я не смог бы с ним работать никогда, и он бы меня никогда не призвал работать. Он всегда создавал ситуации, при которых он был меньшим злом. Но в романе Юлия Дубова «Меньшее зло», по-моему, очень хорошо доказано, что меньшее зло всегда оборачивается бо́льшим. Это выбор ложный, «выбор дьявола», как говорил Сергей Аверинцев.

В общем, для меня стратегия Ельцина — всегда доводить ситуацию до предела и в этом пределе действовать, когда самое простое решение оказывается единственно спасительным и верным,— это скорее гибельный путь. Несколько раз он принял верные решения, несколько раз — катастрофические. Я не думаю, что Путин избран его преемником только его…