Нет, конечно. Мне представляется, что прав Пастернак, сказав, что Васильев гораздо разумнее, расчетливее распоряжался своим огромным дарованием. Мне кажется, что Васильев был и талантливее, и умнее Есенина, и раньше сформировался: уже к 20 годам — готовый поэт. Мне кажется, что Васильев — это действительно случай гения, хотя есть в нем крайне малоприятные черты. Но с другой стороны, по молодости кто из нас не совершал поступков безнравственных и даже отвратительных? Васильев очень интересный, и его эпические поэмы, и особенно его замечательная стилизация «Стихи Мухана Башметова», и гениальная поздняя лирика… Возьмите хотя бы такое стихотворение, как «Прощание с друзьями». Совершенно…

Почему вам показалось, что это светлая мысль? Мне наоборот показалось, что в контексте «Черного человека», написанного, в основном, в 1923 году, законченного в 1925-м, мне кажется, эта мысль о желании спрятаться, мысль в огромной степени фальшивая. «Казаться улыбчивым и простым» — это не высшее, это, если угодное, подлейшее в мире искусство. Потому что, на самом деле, настоящее искусство предполагает открытость, эмпатию, свободу, умение разделить чужие эмоции. «Казаться улыбчивым и простым» — это то, что требуется от власти. Мне кажется, что все вещи, говоримые Черным человеком,— это и есть в большей степени вранье, фальшь.

У меня, понимаете, есть какая догадка? Что…

Видите, если бы это не совпадало с их внутренней логикой, они бы этого не делали. Для Маяковского естественно было ставить себя в условия непрерывного производства, потому что для невротика нужно быть постоянно занятым. Если бы ему писалось другое, он бы писал другое. Но дело в том, что и эпоха, и логика его собственного развития не предполагали углубления и развития его лирического Я. Он остановился, он пошёл не вглубь, а вширь. Хотя у него были попытки углубляться, меняться, но, к сожалению, тут его характер ему помешал. Поэтому для него вполне логично было наступить на горло собственной песне. Да там никакая песня из этого горла уже и не вырывалась.

Что касается Горького, то тоже он…

В России у них предшественников не было, но дело в том, что они ориентировались (каждый) на свой западный образец. Это очень характерно для русской литературы. Она молодая, наглая, как подросток, ей всего-то три века, светской русской литературе. И она начинает, как правило, именно с того, что переиначивает, переиродивает западные образцы. Для Пушкина таким образцом был Байрон, в напряжённом диалоге с которым он существовал и которого, на мой взгляд, он, конечно, превзошёл. Для Лермонтова такой персонаж — Гёте, что особенно заметно. И я уже говорил много раз о том, что и Вернер/Вертер — характерная параллель. И необычайно интересна была бы какая-то сравнительная аналитика, попытка…

Повесть Сергея Есенина «Яр» очень плохая. И поэтому попытка снять Мариной Разбежкиной картину по ней мне тоже показалась не очень интересной, хотя картина гораздо лучше повести. Есенин не умел писать прозу. Это такой старый принцип, старое правило оценивать качество поэта по его прозе. У него есть замечательные письма. У него есть очень хороший очерк «Железный Миргород». Но он, как и Маяковский, большую прозу писать совершенно не мог. Маяковский это честно осознавал и отделывался такими фрагментарными очерками, такими, как «Мое открытие Америки». Маяковский, кстати, действительно был левша, поэтому ему и языки не давались. Есть, говорят, такая связь. А что касается амбидекстрии такой:…

Видите ли, в чем проблема? Тут было много внелитературных обстоятельств, конечно. Клюев — я не говорю сейчас о его гомосексуализме, он никакой роли в его гибели, я думаю, не сыграл — был фигурой чрезвычайно яркой в своем не только литературном, но и человеческом поведении. Он все время позировал, он не умел сидеть тихо. Конечно, и «Погорельщины» самой по себе, поэмы о трагической судьбе деревни, было абсолютно достаточно для того, чтобы навлечь на него политические репрессии. Но дело было не только в этом; в конце концов. В 1931-1932 годах какие-то вещи сходили с рук. Если бы сидел тихо, если не собирал бы вокруг себя кружка, если бы не читал вслух эту поэму — а для Клюева было немыслимым держать ее в столе,…

Потому что он стремится к разговорной интонации. Вообще Есенин как традиционалист, как консерватор — это ложь, глупость. Есенин абсолютно авангардный поэт. Он ломает строку, он любит дольник. Его словам так же тесно в ямбе, как ноге дикаря в ботинке. «Я нарочно иду нечесаный, с головой как керосиновая лампа на плечах».

Настоящий Есенин — это «Исповедь хулигана» и в особенности монолог Хлопуши. А когда он пытается ямбами…

Цветы мне говорят: прощай,
Головками склоняясь ниже,
Что я навеки не увижу
Ее лицо и отчий край.

Что они все-таки говорят: прощай или что я вовеки не увижу? У него начинаются грамматические неправильности, у него тесно словам.…

Понимаете, всё выглядело несколько не так. Там действительно драка Есенина с Пастернаком имела место. Но у Пастернака при достаточно, скажем так, среднем росте были довольно длинные руки и хорошо развитые руки пианиста, поэтому он просто держал Есенина на почтительном расстоянии. Вот те, кто меня сейчас смотрят по Сетевизору, видят, как я это изображаю. А Есенин, в свою очередь, как пловец, размахивал руками (он был короткий, и фигура короткая, и руки короткие), пытаясь до Пастернака достать. Причём, держа его на этом почтительном расстоянии, Пастернак ещё пытался ему что-то объяснить, но тщетно.

Сам Пастернак вспоминает: «Мы то били друг другу морды, то вели задушевные беседы, только…

«Черный человек» Есенина – это Маяковский. Если говорить более серьезно, то это черный двойник, нежелательный вариант судьбы, страшный вариант судьбы. Маяковский и Есенин болезненно чувствовали свое двойничество, они как бы такой раздвоившийся Некрасов, два наследника Некрасова, две ипостаси одной личности. Поэтому их всю жизнь друг другу тянуло  – болезненно и неосознанно, и страшные отталкивания они испытывали. Такое же болезненное и неосознанное. «Черный человек – это страшный вариант судьбы; это то, чем я мог бы стать. Поэтому черный человек в поэме Есенина наделен чертами Маяковского, а знаменитая фотография Маяковского в цилиндре и с тростью более известно, но есть такое же…

Да я не говорил дословно, что они лживые. Хотя в свое время пародия называлась «Вранье без романа» — «Роман без вранья», действительно, с фактологической точки зрения довольно уязвим. Но нас ведь не это занимает. Понимаете, это ведь художественное произведение, почему оно и называется романом. Это все равно что вечно предъявлять претензии фактологического свойства к «Петербургским зимам» Георгия Иванова. Все эти «китайские тени», по авторскому определению,— ведь это же, как он сам говорил, все, кто «блистал в 1913 году — лишь призраки на петербургском льду». Это воспоминания о лучшей эпохе, воспоминания ребенка, который беспрерывно, конечно, расцвечивает это какими-то новыми красками,…

С горечью должен сказать, что я оцениваю её как поэтическую неудачу — и «Балладу о двадцати шести», и «Поэму о тридцати шести». Все попытки Есенина так или иначе вписаться в мейнстрим получались, по-моему, неудачными. Гений он там, где в «Москве кабацкой» описывает собственный распад. Лучшее, что он написал в это время,— это «Сыпь, гармоника! Скука… Скука…». Вот это, мне кажется. Хотя…

Возговорит наш царь
Алексеич Пётр:
Подойди ко мне,
Дорогой Лефорт.

Ну, такая новая попытка, что ли, народного стиха, раёшная, но она не очень удачная, понимаете. Есенин гений там, где он принадлежит к народу, и плох там, где он стилизуется под него.

Конечно, и Пушкин, и Лермонтов во многом избрали самоубийственную стратегию. Во всяком случае, история Лермонтова — это чистое самоубийство, абсолютно. Почему возникает эта тема — понятно. Потому что у поэта нет другого способа сохранить лицо. У Пушкина не было другого способа сохранить лицо. Иногда надо поставить эту точку пулей или восклицательный знак пулей, сказал бы я. У Маяковского точно никаких выходов не было. Насчёт Есенина не знаю, там саморазрушение продолжалось в последние годы. Но что касается Маяковского, то это был единственный вариант.

Что я могу сказать? Я довольно бурную дискуссию о том, как следует относиться к Свиридову. Мы оба с некоторой робостью признались друг другу, что мы Свиридова любим, а в особенности, конечно, цикл к «Метели» и классический цикл к «Время, вперёд!». Можно сколько угодно говорить о том, что Свиридов — это пошлость, но «мелодия — это душа музыки». И это сказал не кто-нибудь, а Шостакович — не самый мелодичный композитор XX века. Свиридов во многих отношениях ученик Шостаковича, в общем, ученик в своё время любимый, потом уже с ним разошедшийся. Мы можем как угодно плохо относиться к свиридовскому эпистолярному и дневниковому творчеству. Это довольно сложные тексты, восторга они у меня не вызывают, как и…

О предпосылках и намёках судьбы лучше меня разбирается Юрий Арабов, но мне кажется, что есть все предпосылки к тому, чтобы у нас сейчас воспроизвелись ситуации Серебряного века, потому что бурное развитие интеллекта при минимальных политических свободах приводит к ситуации «теплицы», к ситуации застоя. У нас в 70-е годы это было. Я думаю, у нас это будет и сейчас. И хорошее, бурное развитие русской поэзии, которое я сейчас наблюдаю, меня наводит на эту же мысль.

Что касается воплощения и копий. Мне кажется, что сегодня Захар Прилепин воспроизводит достаточно точно и биографию, и основные локации Максима Горького. И «подмаксимки» — такие «подзахарки» — вокруг него тоже существуют. Я…

Знаете, у кого сложилось с самообразованием в XIX веке? У Льва Толстого, что ли? Лев Толстой тоже был выгнан из Казанского университета. Университетское образование XIX столетия, к сожалению, было очень косным и очень политически ограниченным. Что говорить о том, что выгоняли Лобачевского, выгнали Менделеева из профессоров. Что говорить? Поэтому я категорически против того, чтобы всегда настаивать на университетском образовании для писателя. Я совершенно не думаю, что оно ему нужно. И не думаю я, что ему нужны такие «Мои университеты», какие были у Горького. Как замечательно сказал Пьецух: «Писатель не тот, у кого большой жизненный опыт, а тот, у кого на плечах волшебная голова». Это…

Его очень любят. Евтушенко — один из самых известных и цитируемых поэтов. Не любит его определенная прослойка, которая считает более лестным для себя любить и цитировать Бродского. Но Евтушенко никуда не делся, его читают, в некоторых текстах он живее большинства современников, и я могу сказать, что будущее за ним. И я могу сказать почему: Евтушенко никогда себя не обелял. Он, как и Некрасов, свой конформизм сознавал отлично, у него есть свой «Рыцарь на час», и не один. Ему часто было стыдно, он сознавал (хотя и кокетничал, конечно) промежуточность своей позиции. Он горько рефлексировал на тему своей витринности, своей разрешенности, своей доступности (он комплексовал, что не может написать…

Да нет. Как бы вам это объяснить? Мне кажется, что одна из самых страшных опасностей, которая подстерегает артиста, писателя, художника в целом,— это когда он начинает свои актерские практики переносить в жизнь. Это называется иногда «заиграться». Но это не заигрывание — это когда ты свою жизнь делаешь сюжетом своего текста, как Есенин свой алкогольный распад сделал темой «Москвы кабацкой». Это гениальная книга, хотя в ней вкусовые провалы чудовищные, но это хроника распада. И вы знаете, чем это закончилось. Тут дело не в алкоголе. Мне кажется, что такой же эксперимент ставил над собой Кроули — великий писатель, на мой взгляд, прежде всего писатель. Человек не то чтобы заигрывается, но человек…

Видите, какая вещь. Вот это, конечно, глубоко не научная точка зрения, но у Маяковского, видимо, есть какие-то возможности для посмертного мщения. Те, кто делал ему гадости при жизни, как-то получали довольно жесткое возмездие. Да и посмертные гадости тоже. Те, кто о нем писал дурно… Вот есть какая-то ужасная логика в том, что покончил с собой Юрий Карабчиевский — автор книги «Воскрешение Маяковского», в которой оскорбленная любовь к Маяковскому чувствуется, но чувствуется и жесточайший сарказм. Маяковский осудил самоубийство Есенина и покончил с собой. Карабчиевский всю судьбу Маяковского рассмотрел как одно литературное самоубийство, растянувшееся на двадцать лет, и покончил с собой.…