Видите, какая вещь. Вот это, конечно, глубоко не научная точка зрения, но у Маяковского, видимо, есть какие-то возможности для посмертного мщения. Те, кто делал ему гадости при жизни, как-то получали довольно жесткое возмездие. Да и посмертные гадости тоже. Те, кто о нем писал дурно… Вот есть какая-то ужасная логика в том, что покончил с собой Юрий Карабчиевский — автор книги «Воскрешение Маяковского», в которой оскорбленная любовь к Маяковскому чувствуется, но чувствуется и жесточайший сарказм. Маяковский осудил самоубийство Есенина и покончил с собой. Карабчиевский всю судьбу Маяковского рассмотрел как одно литературное самоубийство, растянувшееся на двадцать лет, и покончил с собой. Ходасевич, мне кажется, тоже очень жестоко расплатился за то, что он о Маяковском писал.
Ну и вот Шенгели, который написал гнусную книгу «Маяковский во весь рост» — сколько бы ее ни пытались сейчас оправдать, я объясню, в чем сейчас ее гнусность,— он тоже расплатился. Он был очень одаренный поэт, ученик Брюсова, ученик не только очный, но и заочный. Эстетика его очень брюсовская, эротика его очень брюсовская, и он во многом шел по его стопам самой откровенной поэзии — это сочетание интимности и чеканности, интимности и такой гиперкультурности с массой, аллюзия отсылок — это брюсовское у него. Ну и, конечно, упоение всякими оргиастическими сценами.
Культурный был поэт, интересно очень разрабатывал дольник в повести «Повар базилевса». Напечатан его роман прозаический «Черный погон», о гражданской войне на юге России, об Одессе, в частности, там воспоминания замечательные. Но есть у него несколько действительно гениальных стихотворений, их немного. Но стихотворение «Жизнь», где отношения с жизнью представлены как отношения с женщиной на разных стадиях. Или там «Мы живем на зеленой звезде…» — нет, он был поэт очень талантливый.
Вот взяли Пушкин, вас и переставили…
В ночном дожде звенел металл — не ямб ли
Скорбел, грозя? Нет, попросту поправили
Одну деталь в строительном ансамбле.
Там про то, что вот он раньше смотрел в сторону декабристов:
Вам не пришлось поехать к ним: подалее
Отправил вас блистательный убийца.
Теперь — глядеть вам в сторону Италии,
Где Бог насмешник не дал вам родиться.
Это хорошие стихи очень, но прожил он трагическую довольно жизнь, биография его трагична. Уже последний прижизненный сборник «Планер», вышедший за двадцать лет до смерти, показывает иссыхание и некоторое иссякание дара. Он действительно написал 15 поэм о Сталине, книгу эту рассыпали, потому что она даже Сталину показалась слишком комплиментарной. Он памятен большинству как переводчик полного Байрона и переводчик неудачливый, он плохо перевел, академично, сухо, довольно квадратно, с буквализмом таким. Он и писал, что «за горстку денег продан в переводчики поэт»,— это горькая такая судьба. Человек он был по-своему трогательный, страшно любил жену, посвятил ей всю лирику свою. На последней фотографии, где он с ней, она стоит рядом с его креслом, и видно такое умаляющее ее выражение и такая последняя нищенская гордость в его взгляде, это такая бесконечно трогательная история: «А что он любил на свете? Нинку, стихи и Керчь».
Но при этом помимо его конформизма, помимо его приспособленчества его поступок антимаяковский — он дурной. Это ведь книга не антисоветская; книга, написанная не против советской власти, как пытались некоторые представить. Нет, это книга, написанная с позиции советской власти, Маяковского побивают именно советской властью. Он хулиган, он люмпен, он чужд советской власти, которая сейчас как раз насаждает музеи и культуру. Это 1927 год, понимаете, когда начинается уже прямая кампания против ЛЕФа, травля Маяковского, когда и Полонский третирует его с тех же позиций как анархо-индивидуалиста.
В том-то и ужас, что они же все, что ЛЕФовцы (попрекая Полонского в публикации «Повести непогашенной луны» Пильняка), что Полонский,— они апеллировали к партийным постановлениям, они колотили друг друга статьями партийных вождей. Это ужасно выглядело. И Маяковский, который разошелся с советской властью, который был напоминаем о революции, а уже восстановительный, реконструктивный период закончился, уже надо не о революции напоминать, а новому закрепощению радоваться. Это довольно мерзкая книжонка, в общем. Главное, что в ней Маяковский принижен, не понят, скажу больше: единственные в ней приличные слова, единственные в ней настоящие литературные цитаты — это цитаты из Маяковского.
Действительно, как правильно пишет об этом явлении Набоков: «Как будто скрипка прорвалась в болтовню провинциального кретина». «Провинциальный кретин» — это, конечно, сильно сказано, тем более, что Маяк его тоже совершенно не щадил: «А рядом молотобойцев учит анапесту профессор Шенгели. / Тут не поймете просто-напросто, в гимназии вы, в шинке ли?» Это действительно грубость с обеих сторон, но Маяковский все-таки — это явление гения, как к нему ни относись. А Шенгели надо понимать свое место в сравнении с безусловно выдающимся художественным явлением.
Понимал же Пастернак, что такое Маяковский, даже возражая ему, даже ненавидя его временами, даже резко с ним порвав. А вот Ходасевич — да, он действительно не понимал. Правильно, на мой взгляд, пишет Якобсон о «поколении, растратившем своим поэтов»: должен же Ходасевич понимать свое место рядом с Маяковским, даже притом, что место Ходасевича рядом с Маяковским выше, чем место Шенгели. Вот это подтверждение слов Ахматовой, что надо быть на стороне поэта. Поэтому, как к Шенгели ни относись, его книга «Маяковский во весь рост» — это тяжкий грех перед культурой. При этом мы не должны, конечно, забывать великого вклада Шенгели и в переводческую культуру, и в русскую лирику, в которой он, может быть, остался десятью стихотворениями, но это тоже достойно. Просто надо очень, понимаете, пристально думать о том, чтобы не задеть слишком больно коллег и, самое главное, чтобы не сделать это от имени правящего режима. Вот это очень важная вещь.
