Да нет. Как бы вам это объяснить? Мне кажется, что одна из самых страшных опасностей, которая подстерегает артиста, писателя, художника в целом,— это когда он начинает свои актерские практики переносить в жизнь. Это называется иногда «заиграться». Но это не заигрывание — это когда ты свою жизнь делаешь сюжетом своего текста, как Есенин свой алкогольный распад сделал темой «Москвы кабацкой». Это гениальная книга, хотя в ней вкусовые провалы чудовищные, но это хроника распада. И вы знаете, чем это закончилось. Тут дело не в алкоголе. Мне кажется, что такой же эксперимент ставил над собой Кроули — великий писатель, на мой взгляд, прежде всего писатель. Человек не то чтобы заигрывается, но человек начинает проживать это в искусстве. Вот Высоцкий тот самый случай, не зря он такая инкарнация Есенина. С наибольшей силой это пережила, наверное, партнерша Высоцкого по сцене Демидова, которая сказала: «В какой-то момент я почувствовала, что он перешел грань в «Гамлете». Да, он играл гениально, но он перестал играть и начал жить. И он начал умирать в «Гамлете», он начал уничтожать себя. А это то, чего в искусстве быть не должно.
Толстой, когда начал играть бегство из дому, а ведь именно бегство было главной темой его позднего творчества, у меня большая лекция была про это. В «Отце Сергии», в «Посмертных записках старца Федора Кузьмича», особенно в «Хаджи-Мурате»,— везде бегство. Он же прожил «Хаджи-Мурата»; бегство он сыграл и умер. Вот это страшная тема, это могло быть темой серьезного исследования. В тот момент, когда человек перестает играть, пересекает грань между собой и образом и начинает жить, это иногда заканчивается для героя трагически. И я думаю, что мы не то что потеряли Ефремова как актера. Мы приобрели Ефремова нечеловеческой силы, который начал платить своей жизнью и — так получилось — чужой жизнью, хотя это не входило совершенно в его планы. Он вот так сжигал себя. И то, что он так играет сейчас,— кому-то это кажется трусостью, кому-то распадом, а он проживает страшную роль, которая очень назидательна, которая может оказаться очень страшным уроком. Как будто бог через него дает понять очень страшные вещи, вот так бы я сказал.
Я не люблю интерпретировать жизнь в терминах искусства, но я просто говорю, что, когда человек переходит грань (а он иногда переходит ее совершенно против своей воли), он перестает играть и начинает в этом жить. Тогда рядом с ним опасно находиться. Это просто я к тому, что в этой участи есть и трагедия, и величие, и ужас, и преступление. Это довольно страшно, на самом деле. Об этом феномене большой грех говорить. Это тоже «доктор Фаустус» своего рода. Я абсолютно уверен, что когда-нибудь о случае Ефремова будут написаны документальные романы и расследования, и психологические исследования,— это заслуживает того. Но мы же слышим сейчас только свист, улюлюканье, крики: «Наркоман, алкоголик, убийца! Пусть отсидит, пусть ответит, эта элита нас давит». Это какие-то персонажи «Яндекс.Дзен», которые и обитают в основном в компьютере, и лучше с ними как-то на дневном свету не пересекаться. Потому что какими они должны быть сами в семейной жизни, сколько там должно быть садизма,— потому что все улюлюкающие люди абсолютно, как правило, имморальны. Даже не аморальны, а имморальны. Я боюсь их, боюсь о них думать, это какие-то хтонические сущности.
Вот когда они отшумят, когда этот тип сладострастных осуждателей и сплетников вымрет (что маловероятно), тогда будут написаны действительно какие-то великие тексты о таких великих людях. Понимаете, художник, перешедший эту грань, становится опасен для окружающих, не только для себя. Но думать об этом я пока боюсь. Пока для меня есть мой друг Михаил Ефремов, о судьбе которого я страшно беспокоюсь, которого я очень люблю, невзирая ни на что. А абстрактно умствовать на эту тему мы можем, отвлекаясь от ситуации. Но в одном вы правы безусловно: это все равно страшное продолжение искусства, потому что искусство в жизни всегда продолжается страшно, и великое мужество отделять свою жизнь от искусства.
Этого я вам и желаю, желаю, чтобы судьба России поменьше была похожа на художественное произведение.