Я не люблю «Смерть Ивана Ильича»; я считаю, что это вещь кризисная; с нее начинается поздний Толстой, безусловно, но «Отец Сергий» гораздо выше, или «Фальшивый купон», или «Хаджи-Мурат». Там уже гораздо более уверенно проведена эта новая эстетика. А в страшно правдоподобной, страшно достоверной повести «Смерть Ивана Ильича» содержится некая большая ложь, потому что всецелая сосредоточенность Ивана Ильича на смерти изобличает в нем довольно пустую душу, и наивно думать, что каждый человек — это Иван Ильич.
Иван Ильич — это совершенно пустой человек, который на протяжении всей жизни имитировал какие-то занятия, интересы, имитировал любовь к жене, которую не любил, к дочери, которую не любил; там у него двое детей, по-моему. Он имитировал служебное рвение, но все это было пустое. Но сказать, что смерть обнажает все это, что смерть подвергает его судьбу какой-то финальной проверке,— это неверно, потому что смерть хуже жизни, все-таки шаг назад по сравнению жизни, это отступление к жизни до рассудка, к жизни как биохимическому процессу, переход от взросления к разложению, если угодно, от совершенствования к распаду.
В этом смысле гибель Советского Союза была ничем не лучше и даже хуже Советского Союза. Советский Союз был плох, но то, что настало после, было распадом его, а не было ни в коем случае никакой жизнью. И эту мысль я высказал задолго до нынешних своих эпигонов, в романе «Остромов» в 2010 году. Хотя эта мысль довольно очевидная: это жизнь в разложившемся трупе, в разлагающемся трупе. Дело в том, что «Смерть Ивана Ильича» — очень точная в деталях, очень психологически точное зрелище умирания, но в нем совершенно нет того, ради чего человек, собственно, живет. Поэтому сказать, что каждый так или иначе проходит путь Ивана Ильича,— это значит быть о человечестве очень дурного мнения. У Ивана Ильича нет тех двух вещей, которые, по Толстому, спасают человека от животного, от пещерного эгоизма: это вера (религия или любое духовное искание) и семья. Семья для него ничего не значит, поскольку она фальшива, а вера ему даже в голову не приходит, поскольку он такой типичный петербургский чиновник, герой Гончарова, который всю жизнь играет в карты и ни о чем больше не думает (в «Обрыве» есть у него такой образ).
Мне кажется, что Иван Ильич — это страшно редуцированный образ человека. Конечно, это эффектная вещь, и совершенно прав Мопассан, сказавший, что все мои десятки томов теперь ничего не стоят, но мне представляется, что Мопассана эта вещь не отменяет отнюдь. Потому что герои Мопассана, при всем трагикомическом абсурде бытия (а Мопассан, конечно, великий знаток этого бытия) все равно есть что-то, что освещает их скудное существование. У Ивана Ильича этого нет абсолютно. Это такой толстовский редуцированный ненавистью, редуцированный презрением взгляд на среднего человека. Толстому средний человек не интересен, ему интересен титан.
