Я не думаю. Я думаю, что Толстой понимал все правильно. Позднышев же не является таким уж сильно отрицательным персонажем. Те ужасы ревности, через которые он прошел, Толстому были слишком знакомы. А впоследствии, 5 лет спустя, ему пришлось пережить запрограммированное. Ситуация влюбленности жены в музыканта, на которую намекала уже и ситуация начала 90-х: Софья Андреевна держала музыкальный салон. Эта ситуация в полный рост развернулась в 1894-1895 годах и была для Толстого очень мучительна. Он возненавидел Танеева. И вот этот «широкий таз музыканта» — это все было или странным образом подмечено ещё в 90-е годы, или предсказано.
Нужно заметить, что главный герой «Крейцеровой сонаты», Позднышев, никаким образом не осужден. Он осуждает себя сам. Он говорит: да, она была живая и теплая, я её убил. Он прекрасно понимает свою вину. Более того: он говорит о том, что убийство-то на самом деле началось не тогда, когда он нанес ей удар в бок, а когда он её растлил. Вот об этом, собственно, идет речь у Толстого, и это для него всего важнее.
Надо сказать, что несколько экранизаций «Крейцеровой сонаты» дают нам диаметрально различный к ней подход. В частности, Лев Аннинский в «Охоте на льва» подробно анализирует по-своему замечательную немецкую картину, в которой уже два образцовых арийца — жена и любовник, а муж — такой недочеловек, до некоторой степени азиат. И он как раз сделан таким, если угодно, моральным деградантом.
Но дело в том, что Позднышев и сам признает свою вину. Позднышев никаким образом себя не обеляет. Вот это очень важно помнить. И когда вы говорите, что он старый развратник — он сам себя считает развратным, потому что у него был большой опыт по этой части. Но мы назвать его развратником не можем никак. Жену он любит страстно, и на протяжении этого художественного пространства не изменяет ей ни разу. Поэтому мне кажется, он высказывает существенную толстовскую мысль. Мысль о том, что истинное убийство — это разврат, и что, может быть, воздерживаясь от секса, мы воздерживаемся от какого-то очень страшного расчеловечивания.
Толстой же не обязан быть правым, он не обязан быть учителем жизни. И «Крейцерова соната», и монолог Позднышева — это как раз пример того, что, действительно, заветные авторские мысли отданы убийце. Но убийцей-то он стал именно потому, что живет обычной жизнью, живет как все.
Если называть вещи своими именами… Розанов довольно подробно писал о том, что в сексе человек бывает либо зверем, либо богом. Возможен как выход вверх, так и выход вниз. Иногда любовная страсть действительно приводит и к садизму, и к доминированию (я помню, у нас с Андреем Шемякиным была совместная статья в «Собеседнике»), и к субституции обладания, когда мы, думая, что обладаем женщиной, пытаемся ей навязать свое эго. Это очень простой психический механизм.
Действительно, из секса может получиться убийство. Из секса может получиться садизм, раскрепощение самого темного инстинкта. И об этом написана «Крейцерова соната» — о страшной изнанке физической любви. И потому у Толстого возникает мысль: а не следует ли от нее воздерживаться? Если собака занимается этим раз в месяц, а другие животные — и того реже, допустим, раз в год; если это действительно у природы такая мудрость и предосторожность, то почему человек развратничает во всякое время дня и ночи, во все сезоны? Наверное, нужно это как-то ограничивать, потому что иначе это приводит либо к убийству, либо к самоубийству, либо к безумию.
Конечно, это мысль стариковская. И правильно пишет Толстой, что никто не последует этой мысли, никто не откажется от секса. Но видеть эту ужасную изнанку, наверное, не мешает — просто для того, чтобы контролировать в себе какие-то вещи, не заигрываться в них.
