Много раз об этом говорил. Это когнитивный диссонанс, когда мысль о смерти не вмещается в сознании, когда сознание не желает примириться со своей конечностью. Очень хорошо сформулировал Толстой в первую ночь после брака, он написал: «Это было так прекрасно, что не может кончиться со смертью». Говоря шире: вся жизнь — это, в общем, такая большая брачная ночь на браке души и мира. И поэтому, невзирая на всякие коллизии… Помните, Роберт Фрост говорит: «Я с миром был в любовной ссоре». Мне кажется, вот это состояние любовной ссоры так прекрасно, что оно не может кончиться со смертью. И вот это осознание того, что её, смерти, не должно быть, а она есть,— это для Толстого было непрекращающимся поводом для…

Он никакого гимна жизни, не создавал, у него другие задачи. Толстой всю жизнь зациклен на теме смерти. У меня как раз проходила лекция в «Ясной Поляне» о «Войне и мире». Так вот, я там доказываю (это общеизвестно), что «Война и мир» — это фуга, это фуговое построение. Но что такое тема этой фуги — тут мнения расходятся. На самом деле тема этой фуги — избавление от собственной личности как главный способ победить смерть. Капли должны утратить свои границы — тогда они сольются и будут более полно отражать Бога. У Толстого всегда очень наглядная метафора есть, наглядное плотское, вещное объяснение самых абстрактных душевных порывов.

И «Смерть Ивана Ильича» — это история о том, как человек сначала…

Толстой эмоционально и философски шел за эволюцией своего стиля. И вся его философия, все его мировоззрение – это идеологическое обеспечение его стилистической эволюции. Такое упрощение очень понятно. Потому что усложняться до маньеризма, до определенного предела можно, но потом «нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту». 

К примеру простота в пейзаже Моне «Руанский собор» – все более и более схематично. Или, скажем, простота позднего Пикасссо: «Я в 20 лет умел рисовать, как Рафаэль, но к 70 научился рисовать, как ребенок». И действительно, некоторые поздние работы Пикассо – примитивизм на грани гениальности, на грани озарения. Надо очень издали смотреть,…

Самое убедительное описание смерти, конечно, у Толстого в «Смерти Ивана Ильича», когда он думал сказать «Прости», а сказал «Пропусти». Тут уже невероятная глубина и сила. И когда над ним сказали «Кончено», а он подумал, что кончена смерть, потому что уже начинается другое существование. Это абсолютно точно. Смерть физического тела обозначает собой только начало, пусть даже очень кратковременное, но всё-таки начало другого бытия.

А что касается «красивое-некрасивое» — знаете, Астафьев говорил (он многим интервьюерам это говорил: «Жизнь писателя только представляется довольно легкой. Я и сам мечтал о писательской жизни, а теперь понимаю, что это действительно работа без отдыха.…

Ну как вам сказать… Свиридов вообще неприятный герой, и он таким сделан нарочно, но это ведь показывает влияние страха на человека, это показывает, что страх — это самое деструктивное и омерзительное чувство. Поэтому вот, как сказано у Честертона: «Всему, чего вы боитесь, надо идти навстречу, потому что оно смеет портить воздух вашей жизни, смеет портить вам жизнь». Страх — там сказано у меня — что он многократно умножает всё омерзительное, всё, что есть в вашей жизни и практически сводит на нет хорошее. Это главная особенность, главная функция страха. Я ненавижу это ощущение, конечно, борюсь с ним, как умею. Все ему подвержены, но Свиридов — это как раз… Понимаете, ну у меня довольно…

До 1890 года Чехов к философским исканиям Толстого относился всерьез, после этого он посетил Сахалин и как-то пересмотрел свое отношение к толстовству, особенно к «Крейцеровой сонате». Он говорил: «Странно, до Сахалина я принимал ее всерьез, сейчас я понимаю, как я мог это делать». Известна чеховская фраза… Помните, у Толстого: «Много ли человеку землю нужно?» — и потом оказывается, что нужно ему два аршина. «Это мертвецу нужно два аршина, а человеку нужен весь мир»,— говорит Чехов. Учение Толстого до такой степени противоречит всей жизненной практике и всей философии Чехова, учение Толстого до такой степени мимо Чехова… Я уже не говорю о том, что Толстой все-таки…