Антон Павлович Чехов. Особенно, конечно, в «Острове Сахалин». Описание спертого воздуха в камере, в избе, где они спят, мокрое сукно мешается с тухлой рыбой, гнилой капустой, с остатками несвежей пищи, нечистот, испарений грязных тел, воздуха промозглого,— нет, это величайшее описание. После него просто начинает по-настоящему тошнить. Антон Павлович Чехов — большой мастер при описании запахов, духоты, сдавленных спертых пространств.

В чём проблема? Есть страны, где можно быть маленьким человеком, и тебя не перемелют. А есть страны, где маленьким человеком быть нельзя. Есть страны, рассчитанные на людей сильных, на людей несгибаемых. Такова Россия. Почему она такова? Ответы на эти опросы надо искать, например, у Чехова, который не случайно же поехал на остров Сахалин. Он пытался понять, почему в России всегда все так страшно боятся тюрьмы, почему российская тюрьма должна быть адом, почему вообще в России есть ад, и он всегда рядом. Достоевского занимал этот вопрос. Почему маленький человек, например, в Англии — это просто маленький человек, нормальный мещанин, а в России маленький человек обречён на судьбу Макара Девушкина…

Применима, конечно. Я рискну сказать, что Горенштейн — транслятор. Именно потому, что ему присуще наибольшее внимание к ритму. Именно потому, что его проза 90-х сильно отличается от прозы 80-х (и драматургия тоже). Аксёнов — транслятор безусловный (поэтому он так любил и ценил Горенштейна). Трифонов — ритор, потому что нашёл замечательную риторическую форму для прозы. Вот Чехов и Трифонов — два человека, которые создали новую риторическую манеру. К сожалению, русская проза ею мало пользуется, потому что очень трудная манера: нужно в одной фразе очень много фактов. Посмотрите, как у Чехова написан «Остров Сахалин», какая плотность невероятная! Только у Капоте такое есть в «In Cold Blood».

Это не такая простая пьеса, как кажется. Это, во-первых, самая искренняя, самая исповедальная пьеса Чехова. Вообще самое исповедальное его произведение, не считая «Острова Сахалин» и «Палаты №6». В «Острове Сахалине» он рассказал о своей клаустрофобии, о своем страхе тюрьмы, и о том, как он навстречу этому ужасу поехал на каторгу, поскольку это единственная терапия — вышибать клин клином. И именно почувствовав тупик в своем творчестве, он его преодолел в 1891 году, потому что сумел побороть ужас, сумел в сердцевину этого ужаса проникнуть. А вторая… ну и случай Громова, случай мании преследования — это, конечно, автоописание.

Что касается чеховской «Чайки» — то это тяжелейшая,…

В «Крейцеровой сонате» эта мысль есть безусловно. Женщина является сексуальной рабой мужчины. Отмените сексуальное рабство, и меньше будет истерии. Потому что он доказывает, что у истерии чаще всего физиологические причины. Конечно, Толстой Фрейда не читал, и в лучшем случае, слышал. Да и не стал бы он, я думаю, все это читать, числя по разряду всякой гадостью. Но то, что сексуальное рабство провоцирует истерию,— он абсолютно прав, и он об этом пишет напрямую. У животных, говорит он, и то размножение возможно один месяц в году, а мы занимаемся этим, развратники, постоянно.

Поговорим еще об «Анне Карениной», потому что смысл «Крейцеровой сонаты», он довольно прост и, я бы рискнул сказать,…

Если говорить о школьных занятиях  в школах писательского мастерства, то там все просто: я даю первую фразу, последнюю фразу (мы их стихийно выбираем), и мы между ними простраиваем сюжету.

Вот нашему маленькому ребенку, Катька дает задания. Я обычно даю ему самые простые задания – например, собрать паззл.  Например космический паззл.

А те задания, которые я даю студентам, представляют определенный интерес. На курсе «Каторга и ссылка в русской литературе» мы изучали «Остров Сахалин» Чехова. Там такая есть тема – Сонька Золотая ручка в изображении Чехова. Эту красавицу – а она действительно была красавицей – Чехов увидел скучной, постоянно принюхивающейся, sniffing…

Вовсе не это. Конечно, Чехов может говорить, что «когда садишься писать, ты должен быть холоден, как лед», но Чехов совершенно не холоден. Его проза переполнена как раз горячим живым отвращением к разнообразным дуракам, к тому, что Набоков называл «полоумными мучителями человека». Проза Чехова очень горяча. Скажем, «Дом с мезонином» или «Человек в футляре» просто пронизаны ненавистью к этой тесноте, к чувству тесноты. Чехов вообще единственный русский писатель, у которого тема дома, как тема бездарных домов, которые строит отец-архитектор в «Моей жизни» (рассказ провинциала такой),— это как раз уникальность Чехова, его ненависть к любым домам. Дом, ограниченность,…

Ну, дорогой мой, «Остров Сахалин» — это самая яркая, самая темпераментная книга Чехова. Если читая 5-ю главу, вы не чувствуете физической тошноты от того, как там описаны эти запахи человеческих испражнений, испарений и гниющей рыбы в остроге, если вы не ощущаете тесноту, припадок клаустрофобии в 5-й и 6-й главах — это недостаток читательской эмпатии.

Чехов как раз написал «Остров Сахалин», замаскировав его (в первых полутора главах) под путевые заметки. Но вообще это книга, равная по темпераменту «Путешествию из Петербурга в Москву», а может быть, и больше. В России все книги, замаскированные под травелоги, по-настоящему взрывные.

Что касается Гончарова, то «Фрегат…

У меня как раз была лекция о Чехове об этом. Чехову присуща клаустрофобия. Эта клаустрофобия читается довольно остро. К сожалению, никто пока об этом внятно не написал. Чехову присуща болезненная, такая страстная ненависть к замкнутому пространству — к дому, любому тесному и душному помещению. Ему везде тесно и душно. Его стихи — это степь. Вот «Степь» — самое счастливое его произведение. Он действительно человек степной, морской, таганрогский. А вспомните описание дома и описание отца, архитектора вот этого, в «Моей жизни». Вспомните описание квартиры в «Рассказе неизвестного человека». Он ненавидит замкнутое пространство. Отсюда страх тюрьмы — болезненный, преследующий его всегда. Он…

Ну, видите, всякий… Как правильно когда-то написала Ирина Лукьянова: «Всякое путешествие в Америку — это путешествие в пустыню, удаление в пустынь»,— в том смысле, что нет вокруг других, таких вот, нет своих. Ты погружаешься в абсолютно чуждый мир. И даже живущие там твои соотечественники — они другие, они в известном смысле чужие. Поэтому это такой опыт глубокого погружения в себя, это такой христианский уход в пустыню, почти аскеза. Если путешествие-травелог оборачивается путешествием вглубь себя — вот тогда это интересно.

В принципе, я травелоги читать не люблю. Один из моих любимых современных мыслителей и филологов Александр Эткинд написал замечательный совершенно…

До 1890 года Чехов к философским исканиям Толстого относился всерьез, после этого он посетил Сахалин и как-то пересмотрел свое отношение к толстовству, особенно к «Крейцеровой сонате». Он говорил: «Странно, до Сахалина я принимал ее всерьез, сейчас я понимаю, как я мог это делать». Известна чеховская фраза… Помните, у Толстого: «Много ли человеку землю нужно?» — и потом оказывается, что нужно ему два аршина. «Это мертвецу нужно два аршина, а человеку нужен весь мир»,— говорит Чехов. Учение Толстого до такой степени противоречит всей жизненной практике и всей философии Чехова, учение Толстого до такой степени мимо Чехова… Я уже не говорю о том, что Толстой все-таки…

Нет, это просто тюремные темы в русской литературе — чеховская тема, тема «Острова Сахалин», тема толстовского романа — неслучайно возникают в литературе конца века, потому что становится доминирующей тогда уже в русской реальности. Русская тюрьма, её природа, её постоянный страх, её тень, лежащая на всей общественной жизни, очень многое в русской литературе, в русском поведении социальном объясняет. «Владимирка» — один из символов этого, и толстовский роман, и «Остров Сахалин», и «Всюду жизнь» Ярошенко, то, что масса народу обращается к этой теме есть просто лишний показатель того, что она становится чрезвычайно актуальной: люди начинают догадываться, что страна воспроизводит модель…

Это очень естественно, что вы слышите этого негатив. Солженицын, независимо от его последующей эволюции, внес довольно большой вклад в уничтожение советского тоталитаризма. Другое дело, что он вопреки собственной пословице «волка на собаку в помощь не зови» в конце концов альтернативой Ленину признал Столыпина, который, по-моему, тоже достаточно убедительной альтернативной не является. И более того, Солженицын в последние годы делал весьма путаные и противоречивые заявления.

Хотя продолжал настаивать, в частности, в интервью своих, на том, что России необходимо местное самоуправление как единственный способ покончить с вертикалью, с тоталитарной властью. То есть…