В «Крейцеровой сонате» эта мысль есть безусловно. Женщина является сексуальной рабой мужчины. Отмените сексуальное рабство, и меньше будет истерии. Потому что он доказывает, что у истерии чаще всего физиологические причины. Конечно, Толстой Фрейда не читал, и в лучшем случае, слышал. Да и не стал бы он, я думаю, все это читать, числя по разряду всякой гадостью. Но то, что сексуальное рабство провоцирует истерию,— он абсолютно прав, и он об этом пишет напрямую. У животных, говорит он, и то размножение возможно один месяц в году, а мы занимаемся этим, развратники, постоянно.
Поговорим еще об «Анне Карениной», потому что смысл «Крейцеровой сонаты», он довольно прост и, я бы рискнул сказать, довольно плоск. Потому что… Помните, Чехов писал: «До Сахалина «Крейцерова соната» казалась мне событием, а теперь я понимаю, что это совершенная чепуха». Там чепухи, конечно, нет. Это серьезная проблема, заданная, и есть о чем говорить. И то проклятие семье, которое посылает Толстой, оно как-то предваряет футуристическое там, если угодно, маяковское проклятие, «четыре крика из четырех частей»: «Долой ваше искусство!», «Долой вашу религию!», «Долой вашу любовь!» и т.д. Вот это все понятно. Долой ваш, соответственно, быт, который превращает женщину в рабыню.
Смысл «Анны Карениной» гораздо глубже. Понимаете, вот здесь мне приходится сделать довольно неожиданно такую заячью петлю. Был такой фильм Веры Хитиловой «О чем-то ином». Там параллельно показаны две жизни: жизнь такой звездной представительницы большого спорта, насколько я помню, и жизнь работницы на фабрике. И так нехорошо, и сяк нехорошо. А о чем-то ином — это о том, что не социальной разницей, не статусом, не призванием или там рутиной определяется жизнь человека. Она определяется чем-то третьим, что мы пока не можем понять. Ну вот и «Анна Каренина» — это тоже «о чем-то ином», понимаете. Это две истории: история счастливой семьи и история несчастной семьи. И обе кончаются достаточно трагически: Левин боится самоубийства, а Анна его совершает. Левин там под конец утешился, нашел, выдумал себе смысл жизни. А у него, так сказать, были все шансы, подобно Толстому, в конце концов уйти из этой счастливой семьи.
Человек чувствует себя виноватым, когда… (А Толстой все время мучился виной: за то, что живет в роскоши, то-то, то-то, то-то) потому что он не занимался в это время непосредственно творчеством. Когда ты творишь, у тебя этих проблем нет. Когда Толстой работал, он чувствовал себя равным богу, и тут не могло быть никаких комплексов, отвлечений, чувства вины. Когда работается, когда пишется, то ты не думаешь о том, счастлив ты или не счастлив. Потому что ты счастлив, вот и все. Поэтому Левину просто для того, чтобы почувствовать свою жизнь осмысленной, ему не достает вот той работы над книгой, того… той «веселой лихорадки творчества», как это называл Житинский. Вот, может быть, он придумает себе это отвлечение, и тогда спасется. Но, как вы помните, там ему собственная его книга показалась настолько ничтожной по сравнению с родами Кити… Это вот, к сожалению, значит только одно: что Левин по-настоящему не писатель. И книга была для него тем же, чем живопись для Вронского,— это такая тоже форма самогипноза, не более того. Поэтому я думаю, что смысл «Анны Карениной» глубже несколько, чем история о феминизме, о зависимости и прочее.
