На эту тему есть очень хорошая работа Андрея Синявского «Мысли врасплох». Как раз его девяносто лет отмечены. У Синявского сказано же там: «Смерть — главное приключение, главное событие нашей жизни».

Русская литература в вопросе о смерти всегда очень экстремальна. Либо, как Набоков в «Ultima Thule» и Лев Толстой в «Записках сумасшедшего» про «арзамасский ужас», она вообще утверждает, что смерти нет, что мысль о смерти порождает когнитивный диссонанс… Помните, у Толстого сказано: «Она есть, а её не должно быть». Такой радикальный подход, полное отрицание идеи смерти, как идеи нечеловеческой. Эту же идею мы находим в «Докторе Живаго», когда Юрий говорит Анне Громеко: «Смерть — это не по…

По двум причинам, довольно сложным.

Первая, более ранняя: мир без Бога — это храм без купола; он не достроен, не закончен, остаётся слишком много вопросов. Это как восемнадцатый верблюд. Вот восемнадцатого верблюда не видно. Вы знаете все эту задачку, да?

У отца три сына. Он завещает старшему половину всех своих верблюдов, среднему — треть, а младшему — девятую часть. А 17 верблюдов у него, и это не делится, ни на 2, ни на 3, ни на 9. Мимо едет всадник на своём верблюде и говорит: «Что вы мучаетесь, молодые люди? Я вам отдам своего верблюда, у вас будет 18 — и всё поделится». Он им отдал — и всё поделилось. Всадник сел на своего верблюда и уехал. А как же, а где же, а почему? А потому что остался этот…

Слушайте, любые книги в любом возрасте читать хорошо. Ну, в 20 лет… Я пытаюсь вспомнить свои 20 лет. В 20 лет хорошо читать «Улисса». Мне кажется, в 20 лет неплохо читать «Доктора Живаго». Мои 20 лет пришлись на волну перестроечной эйфории. В 20 лет неплохо бывает… Я не знаю, наверное, в 20 лет как раз неплохо читать Набокова, во всяком случае полезно.

Чему учит Набоков? Набоков учит хорошо себя вести в классических трудных ситуациях, держать лицо, держать удар. Это для 20 лет очень полезные чтения. К тому же Набоков прекрасно описывает очень сложное состояние, очень редкое. Его, по-моему, описывали только два человека: Лев Толстой в «Записках сумасшедшего» (у него есть такая повесть…

Я говорил уже. Мне кажется, это довольно очевидно. И мне указали, кстати, на важную деталь — на то, что Фальтер в своём монологе упоминает полевые цветы и иностранные деньги, о которых говорила жена Синеусова. Ему открылась связь с умершими, ему открылось бессмертие. То, что произошло с Фальтером, абсолютно копирует то, что произошло с Толстым во время «арзамасского ужаса». И в «Записках сумасшедшего» абсолютно то же самое описано: мысли о смерти вызывают у человека когнитивный диссонанс — значит, смерти нет. «Как безумно мнить себя Богом, так и мы полагаем себя смертными»,— сказал Пьер Делаланд, выдуманный Набоковым мыслитель.

Нет! Понимаете, вот с этим согласиться нельзя. Гоголь — художник. Его интересует состояние безумия, а не мнение о знати и чиновничестве. У Газданова есть довольно дельная статья о Гоголе. Он, конечно, воспринимает его как душевнобольного и эту его душевную болезнь считает отчасти следствием авторского слабоволия, и ему представляется, что в 1840-е годы пером Гоголя водил Поприщин, во всяком случае в «Выбранных местах из переписки с друзьями». Это смесь мании величия, мании преследования, профетических каких-то озарений. Да, это немножко поприщинское.

Но, во-первых, Гоголь действительно в Поприщине нарисовал отчасти автопортрет. Он борется там с собственными демонами. Когда его…

Это очень объяснимо. У Заболоцкого вообще было чувство непосредственной, прирожденной связи времен. Он все время искал мысли о бессмертии, искал его доказательства. Для метафизика, для такой натурфилософской лирики это совершенно естественная тема. Заболоцкий не принимал смерть, не понимал ее. Он говорил, что природа не может бесконечно лепить черновики, не может бросать в корзину бесчисленные полчища людей: люди должны где-то оставаться. И для него смерть – это не присоединение к большинству, а присоединение к какой-то электрической цепи, к какой-то цепи наследственных (или иных каких-то) связей. Человек не изолирован – ни в истории, ни в географии. Человек живет не в своем…

Нет, ребята, это не готика. Потому что Клара Милич обещает Аратову, обещает Якову после смерти воссоединение и счастье, и, конечно, мир окружён страшными снами, да, но эти страшные сны только до тех пор, пока Яков её отвергает. А как только он её полюбил и понял, за гробом всё будет прекрасно, и помните светлую улыбку на его лице, с которой, собственно, Аратов умирает. Потом вспомним «Майскую ночь». Конечно, мир Гоголя страшный мир, и в конце концов Гоголь в этот страх провалился. Но и в страшной мести бог всё-таки носитель доброты. Помните, он говорит: «Страшна казнь, тобой выдуманная, человече, но и тебе не будет покоя, пока враг твой мучается». То есть бог всё-таки носитель справедливости, а не зла. В…

Вот это как раз и есть вопрос, который интересно обсудить применительно к «Запискам сумасшедшего». «Тошнота» Сартра — это не что иное, как «Орля» мопассановский, переписанный в двадцатом веке. Но если Мопассан в «Орля» описывает вполне типичное и вполне узнаваемое психическое расстройство, то в «Тошноте» под видом такого расстройства описывается нормальная экзистенция, нормальное существование. Когда человек к немногим минутам просветления, выпадения из рутины относится как к приступам безумия. Когда он на короткие миги сознает себя. То, что Мандельштам называл «короткими просветами в бессмыслице будней». Вот с ним происходит такая короткая, внезапная вспышка сознания, которая…

Вы абсолютно правы, у вас прекрасная формулировка, и именно потому что если вы перечитаете… На эту мысль меня когда-то навёл Долинин, а я его на эту мысль навёл своей статьёй о когнитивном диссонансе у Толстого. Я очень рад, что между нами стался этот диалог. И вообще Александру Долинину я передаю в его американский университет горячий привет, очень люблю его набоковские штудии.

Надо сказать, что если вы перечитаете одновременно набоковский «Ужас» и «арзамасский ужас» Толстого из «Записок сумасшедшего», вы увидите очень многие совпадения. Действительно это попытка увидеть вещи в их оголённости, вне флёра привычек, увидеть страшный и разъятый мир. Кроме того, когнитивный диссонанс от…

Ну выхода вообще нет. Кризис среднего возраста — это такое осознание своей смертности всего лишь. Ну, просто, знаете, как вот в армии (не знаю, служили вы или нет), когда уходит предыдущий призы́в (как в армии говорили — «при́зыв»), вы понимаете, что уйдете и вы. И это вселяет в вас восторг. Когда-то Максим Леви, сын известного психолога и сам интересный психолог, защищал диплом о возрастных сдвигах в армии. Вот там он писал… Или работу написал, не помню. Но мне он рассказывал, что старики, «деды», они и ведут себя по-стариковски, постоянно повторяют «мы в твои годы». В армии такая перевернутая система ценностей, потому что это такая «жизнь к смерти», сказал бы Хайдеггер, это стремление как можно…

Знаете, для того, чтобы написать такую штуку, наверное, надо пройти через это. Я боюсь, иначе убедительно это написать нельзя.

Видите ли, довольно много таких историй в разнообразных записках сумасшедшего. Когда, условно говоря, Поприщин, то есть, конечно, ничтожество, не лишенное, однако, некоторой мечтательности, сходит с ума именно потому, что ему предназначалось поприще, но его попрали. Я помню, мать, когда давала нам «Записки сумасшедшего», всё время подчеркивала этот дуализм фамилии — с одной стороны, великое поприще, с другой, великое попрание.

И вот Поприщин — он же тоже превращается в испанского короля в своем воображении. Мог бы стать чудовищем-тираном. Он может…

Конечно. Я не обращал внимания на эту параллель (надо будет, кстати, написать Долинину, нашему главному набоковисту,— я думаю, ему будет интересно), но параллельных ситуаций, в которых загробный учитель помогает установить контакт с загробной сферой, очень много. Ведь что, собственно, открылось Фальтеру? Что это за тайна, которая Фальтеру открылась и которую Синеусов пытается от него выпытать? Это бессмертие как раз, возможность контакта. Совершенно правильно замечено, что неслучайно Фальтер в своём монологе упоминает цветы и иностранные деньги — то, что так любила жена Синеусова и перед смертью ему об этом говорила. Возможность контакта, отсутствие смерти — то, что ему…

Мне кажется, что «Записки сумасшедшего» – очень украинское произведение именно в том смысле, что безумие – это высшее состояние ума. Это «божевiльний», а «божевiльний» – это находящийся в божьей воле. Я помню, мне как-то Виктюк это объяснял: почему мы называем сумасшедших божевильными? Потому что у сумасшедшего нет своей личности, он находится в божьей воле и трактует божью волю, и Господь как бы говорит его устами. Блаженны безумцы. Потому что, как сказано в Акафисте Ксении Блаженной (Петербургской): «Безумие мира мнимым безумием поверяла». Если угодно, так.

Я думаю, что «Записки сумасшедшего» – это записки о том единственном бунте, который может себе позволить Поприщин.…

Видите ли, какая вещь? Ольга Форш сама она вывела себя под именем Долива в романе «Сумасшедший корабль». Она была действительно на фоне русского Серебряного века, ну, крепкий беллетрист, как тогда казалось. Но вот действительно упал какой-то луч на русскую литературу в начале 20-х — и появились же не только серапионы, а появилась вообще вся гофманианская, мистическая, сюрреалистическая петербургская литература времён ДИСКа (Дома искусств). Просвечивающая, уже как бы не столько отражающая наши взгляды, сколько уже позволяющая проникнуть за изнанку жизни, просвечивающая, поредевшая реальность 1921 года позволила увидеть какие-то действительно иррациональные страшные механизмы,…

До 1890 года Чехов к философским исканиям Толстого относился всерьез, после этого он посетил Сахалин и как-то пересмотрел свое отношение к толстовству, особенно к «Крейцеровой сонате». Он говорил: «Странно, до Сахалина я принимал ее всерьез, сейчас я понимаю, как я мог это делать». Известна чеховская фраза… Помните, у Толстого: «Много ли человеку землю нужно?» — и потом оказывается, что нужно ему два аршина. «Это мертвецу нужно два аршина, а человеку нужен весь мир»,— говорит Чехов. Учение Толстого до такой степени противоречит всей жизненной практике и всей философии Чехова, учение Толстого до такой степени мимо Чехова… Я уже не говорю о том, что Толстой все-таки…

Целая книга написана об этом, это книга Михаила Шульмана «Набоков-писатель», где подробно расписано, что главная идея Набокова — это потусторонность. Во многом есть у меня стилистические претензии к этой книге, но это мое частное дело. Мне кажется, что творчество Набокова в огромной степени растет из русского символизма и, в частности, «Pale Fire» был задуман именно как пересказ «Творимой легенды». Почему-то эти связи с Сологубом совершенно не отслежены. Ведь королева Белинда, королева дальнего государства на севере, которая должна была стать двойником жены Синеусова в недописанном романе «Ultima Thule», и история Земблы, которую рассказывает Кинбот-Боткин,— это все пришло из «Творимой…

Лучшим романом Набокова я считаю «Pale Fire», с него начинать нельзя, он сложный. Я думаю, надо начинать с «Подвига», который мне кажется самым таким ясным душевно, самым здоровым и самым увлекательным его романом. «Приглашение на казнь» — хороший старт, хотя тоже на любителя книга. Рассказы, преимущественно американские, прежде всего «Signs and symbols», «Сестры Вейн». Ну, «Условные знаки». Кстати говоря, «Забытый поэт» очень хороший рассказ, «Помощник режиссера» очень интересный. Самый лучший рассказ Набокова — это незаконченный роман «Ultima Thule», абсолютно гениальная вещь. «Подлец» очень сильный рассказ, «Весна в Фиальте» на любителя, но «Хват» — замечательная вещь. «Весна в…