Целая книга написана об этом, это книга Михаила Шульмана «Набоков-писатель», где подробно расписано, что главная идея Набокова — это потусторонность. Во многом есть у меня стилистические претензии к этой книге, но это мое частное дело. Мне кажется, что творчество Набокова в огромной степени растет из русского символизма и, в частности, «Pale Fire» был задуман именно как пересказ «Творимой легенды». Почему-то эти связи с Сологубом совершенно не отслежены. Ведь королева Белинда, королева дальнего государства на севере, которая должна была стать двойником жены Синеусова в недописанном романе «Ultima Thule», и история Земблы, которую рассказывает Кинбот-Боткин,— это все пришло из «Творимой легенды» Сологуба. По Набокову, человек живет в двух реальностях: нынешняя реальность, в которой живем мы, «только отблеск, только тени от незримого очами».
Это такой неоплатнизм, символистское мировоззрение, и естественно, что мир Набокова религиозен, гармоничен. В огромной степени весь Набоков растет весь из «арзамасского ужаса» Толстого и из толстовского рассказа «Записки сумасшедшего». Если вы перечитаете «Записки сумасшедшего» и сравните их с тем, что переживает Фальтер в той же гостинице — «ужас красный, белый, квадратный»,— да еще, по совету Александра Долинина в нашем с ним разговоре, привлечете к этому рассказ Набокова «Ужас», то вы поймете генезис набоковских и толстовских представлений. Это когнитивный диссонанс души, которая, столкнувшись с ужасом смерти, не может сделать следующего шага — понять свое бессмертие. Набоков сделал этот шаг, он понял. Он говорил: «Как сумасшедший сознает себя богом, так мы сознаем, что мы смертны», так говорил выдуманный им Пьер Делаланд. Соответственно, отношения Набокова с богом тесно завязаны на идее бессмертия. Правда, у него есть мысль о том, что эти две бездны — бог и бессмертие,— может быть, не тождественны, а едва-едва пересекаются. Но они пересекаются, потому что зрение, освободившись от тела, видит во все стороны вокруг. Это у него много раз повторяется. И в «Приглашении на казнь», и особенно в «Bend Sinister» подчеркивается, что смерть — это выход из дурной пьесы. «Можно пойти к существам, подобным ему».
