Его очень любят. Евтушенко — один из самых известных и цитируемых поэтов. Не любит его определенная прослойка, которая считает более лестным для себя любить и цитировать Бродского. Но Евтушенко никуда не делся, его читают, в некоторых текстах он живее большинства современников, и я могу сказать, что будущее за ним. И я могу сказать почему: Евтушенко никогда себя не обелял. Он, как и Некрасов, свой конформизм сознавал отлично, у него есть свой «Рыцарь на час», и не один. Ему часто было стыдно, он сознавал (хотя и кокетничал, конечно) промежуточность своей позиции. Он горько рефлексировал на тему своей витринности, своей разрешенности, своей доступности (он комплексовал, что не может написать «непонятные стихи»). В общем, он сделал свой душевный разлад фактом большой литературы.
Если бы он пытался его преодолеть (как пытался его преодолеть, например, Рождественский, у которого только в последних стихах прорезался настоящий голос, а так так-то, в принципе…), как-то залакировать эту трещину, то ничего бы не вышло. Он из своей внутренней раздвоенности сделал, пусть и кокетничая ею иногда, настоящую лирическую трагедию, поэтому его стихи будут существовать. Его ячество — это, как он сам говорил, его ответ на «мычество», и, кроме того, это ячество не самоутверждающее. Это ячество весьма критично по отношению к себе. Да и потом, понимаете, Евтушенко очень аутентичен, он выразил себя абсолютно. Как выразил себя Есенин, не убоявшись собственного алкогольного и иного распада, как выразил его Фофанов (я беру людей разного масштаба и разного таланта), как выразил свою внутреннюю драму Лосев:
Или ещё такой сюжет:
я есть, но в то же время нет,
здоровья нет, и нет монет,
покоя нет, и воли нет,
нет сердца — есть неровный стук
да эти шалости пером,
Когда они накатят вдруг,
как на пустой квартал погром,
и, как еврейка казаку,
мозг отдаётся языку,
совокупленье этих двух
взвивает звуков лёгкий пух,
и бьются язычки огня
вокруг отсутствия меня.