Стивен Кинг — один из величайших прозаиков нашего времени. Не сомневаюсь в этом абсолютно. Он создал жанр современного прозаического триллера. Он вернул миру готику. Но готическое мироощущение Кинга — древнее, как сама готика,— оно не так-то просто. Готический роман — это не роман о страшном, и даже не о ночном мире. Готический роман диктуется главным ощущением, которое так остро подчеркнуто в «Revival»: жизнь человека — это короткое световое пятно в океане тьмы, маленькое световое пятно; жизнь человека окружена со всех сторон смертью; и человечность со всех сторон окружена злом. Это такое несколько, сказал бы я… ну, это не просто древнее, это гностическое представление о мире, согласно которому есть божество, создавшее мир, это божество не доброе и не злое; и есть наш Бог, который противостоит этой страшной материи, материи неодухотворенной, Бог, который распоряжается человеком, владеет человеком и его заставляет делать нравственный выбор. Человек — единственное орудие Бога среди тотально враждебного мира.
Лики этого зла могут быть различные. Оно может проступить во взбесившейся машине, во взбесившемся псе, как в «Куджо», неожиданно оно поселяется в самых близких людях. Это зло существует помимо человека и вне его и наполняет, раздувает его, как в «Desperation», помните, вот в этом городе, когда оно вселялось то в жуткого полицейского, то… Ну, в мертвых оно вселяется. Когда из человека исчезает душа, в него вселяется без причины вот это зло, которое раздувает его, делает его огромным.
Я должен вам сказать, что «Desperation» — одна из немногих книг, которую я читал, совершенно не отрываясь. Так сложилось, что я 2003 году пересекал всю Америку на «Грейхаунде», и «Desperation» была моей вернейшей спутницей, эта книга. Я просто всю дорогу её читал в этом автобусе, проезжая мимо таких городков, о которых она как раз и написана. Надо вам сказать, это было потрясающее впечатление. И вообще Кинг — мастер пластики. У него вот этот заброшенный кинотеатр написан так, что не оторвешься.
Конечно, у Кинга много всего. И он действительно заслужил этот анекдот: «У Кинга творческий кризис — вот уже две недели ничего нового». Да, он пишет многовато. Но причины тут две. Слушайте, а что ещё делать? Вообще, когда писателя упрекают в многописании… Это было со Стивенсоном, это сейчас с Кингом. Грех себя ставить в этот ряд, но про себя я постоянно читаю: «Вот насколько лучше бы писал Быков, если бы он писал меньше». Клянусь вам — нет! Это все исходит от комплексов малопишущих людей, таких тугодумов, которые действительно, что называется, морщат попу, прежде чем родить крошечный текст. Многописание само по себе отнюдь не признак гениальности, но это признак сосредоточенности на одном деле. А что ещё делать-то, как не писать? Понимаете, необязательно же писать все время на одном хорошем уровне. Но писатель настоящий, конечно, всегда невротик, и он компенсирует свой невроз писанием. А во-вторых, вокруг нас же, понимаете, все-таки то, с чем надо бороться.
И Кинг борется. С чем борется? Пожалуй, более всего — с персонажами, типа Грега Стилсона, вот с этим воплощенным массовым злом, с фашизмом, с повторятелями правильных истин. У него есть такая замечательная героиня «В тумане», которая там все время повторяет библейские проклятия. Кинг, вообще говоря, к религии относится очень настороженно. У него очень мало искренне верующих героев, если не считать мальчика из «Desperation». В остальном для него верующие — это чаще всего озлобленные сектанты, которые настаивают на своей правде и всех стараются ей подчинить. Но это не единственная тема Кинга. Есть у него тема более серьезная и более тонкая, и она в очень немногих его вещах явлена, но явлена тем не менее.
Вот рассказ «Morality», который переведен у нас как «Моральные правила» или «Нравственные правила». Это рассказ о том, где героиня… Я не буду спойлерить. В общем, священник, за которым она ухаживает, ставит ей одно чрезвычайно странное условие, условие глубоко аморальное. Странно мы здесь с Кингом совпали, потому что у меня в «Квартале» есть такое же задание. И интересно, что мы это написали одновременно. Привет, конечно. Я лишний раз себя пытаюсь вписать в контекст великих.
Он ставит ей такое условие и за это обещает большие деньги. И вот она выполняет это условие — и с этого момента практика насилия начинает проникать в её жизнь, реализуясь, кстати, прежде всего в сексе. Кинг когда-то сказал: «В сексе нет ничего особенно страшного». Но на самом деле есть, потому что, ну, как замечательно сказал когда-то Андрей Шемякин, это «субститут обладания», подмена обладания — начинаешь думать, что у тебя есть права на другого человека. Так же и здесь. Видите, в этом рассказе насилие начинает проникать в секс и сначала приносит им массу удовольствия оргиастического такого, оргастического, я бы даже сказал, а потом приводит к полному разрыву отношений, гибели и катастрофе. Вот эта соблазнительность зла, соблазнительность насилия, его физиологическая притягательность — это одна из главных кинговских тем.
Я не буду сводить его творчество только к moralite. Меня больше всего поражает то, как он умеет создавать атмосферу. Лучший триллер, лучший рассказ ужасов, когда-либо и кем-либо написанный, даже с учетом Эдгара По и Гоголя,— это, конечно, «Крауч-Энд». Почему? Потому что вот здесь постепенная подмена одного мира другим, вот этот пограничный район в Лондоне, где постепенно попадаешь в другое измерение… Как это сделано, слушайте! Когда сначала мы видим этого кота с изуродованной мордой, потом — странные надписи на магазинах. А потом появляется девочка с двумя косичками и с крысиными красными глазками и мальчик с культяпкой. Вот то, как они разговаривают, вот их диалог: «Эта американка потерялась».— «Заблудилась».— «Попала во владения Звездного Дудочника». И после этого лопаются рельсы и мир становится невероятно другим! Как это сделано, слушайте! Особенно этот болезненно красный закат, этот автобус, который привозит её и тут же убегает как бы. Могучий рассказ! Он так здорово сделан! Мы, не сговариваясь с Чертановым, с Машкой Кузнецовой, любим этот рассказ больше всего, потому что он атмосфернее всего, что у Кинга есть.
И конечно, «Плот». Изумительный рассказ, где, помните, вот это зловещее черное пятно на воде, которое поглощает людей на этом плоту. Тут тоже есть своя глубокая мораль о рискованной молодости, которая заигрывается, о молодости, которая ходит со смертью в обнимку. Но это, конечно, прежде всего замечательное видение.
Была такая точка зрения, что Кинг больше всего пишет об опасности, увлечении и чрезмерности. Скажем, как героя «Сияния», писателя, полюбило именно увлечение историей родного края. Это интересная точка зрения. И в «Needful Things» это есть, в «Необходимых вещах». Действительно, Кинг очень любит писать о том, как невинное увлечение легко перерастает в манию. Но гораздо чаще пишет он о том, как человека спасает его приверженность к простейшим вещам: его уважение к матери, его нежное отношение к любви, попытка увидеть в любви именно не похоть, не обладание, а солидарность.
Это особенно сильно, конечно, в «Воспламеняющей». «Firestarter» — вообще это великолепный роман. «Firestarter» — это такая, я бы сказал, наверное, самая нежная история кинговская, потому что девочка эта у него — явно такая новая версия спасительницы мира, которая могла его погубить, но пожалела. Помните, когда она смотрит на солнце, она чувствует, что она может потягаться и с ним (ну, как Илья Муромец, который думает, что будь к небу и земле приделаны кольца, он притянул бы их друг к другу), но у нее нет желания уничтожать мир, она передумала. Вот это, кстати говоря, очень странно корреспондируется с чудовищной девочкой из финала «Бессильных мира сего» Стругацких.
Кинг — невероятно изобретательный человек. Такие его рассказы, как «Текст-процессор», «Баллада о гибкой пуле», такие романы, как, скажем, тот же «Мизери», глубже подводят нас к пониманию писательского мастерства, чем вся остальная современная проза. Но главное — он веселый.
И вот Кинга — неутомимого борца с авторитаризмом, неутомимого защитника фантазирующих книжных детей, неутомимого поэта, мечтателя, романтика, гениального создателя страшных и в то же время радостных историй.
