Я его, к счастью, знал, с которым я несколько раз в жизни разговаривал, причем первый раз в десятилетнем возрасте, когда Шабельник привел нам через своего отца (главного художника «Пионера») команду «Пионера», и пришел живой Крапивин, и для меня это было огромным счастьем. Потом было очень интересно было разговаривать с Крапивиным у него дома. Меня поразила скромность и простота: он ничего не изрекал, он говорил дело. И он же тогда сказал замечательную, очень важную для меня вещь, что «Каравелла» не стала сектой именно потому, что это была школа профессионального обучения. Он учил детей а) журналистике б) морскому делу. Это корабельная школа со своим уставом, но там совершенно не было сектантского духа именно потому, что они больше работали, нежели занимались каким-либо воспитанием.
Я не буду сейчас говорить о его педагогических заслугах, а рассмотрю на одном письме (письмо, кстати, украинское) очень важную зависимость, очень важную параллель между ним и Кингом. С Кингом у них действительно много общего. Сам Крапивин шутя называл себя графоманом, и сам Кинг многократно иронизировал над своей гипертрофированной плодовитостью. С чем это связано? Я полагаю, что это никак не погоня за деньгами и никоим образом не попытка тщеславия личного авторского, удовлетворить авторское тщеславие,— это борьба с внутренними демонами, конечно. И у Крапивина таких демонов было много.
Надо сказать, что Крапивин, как и Кинг, жил в обществе великого раскола. Раскола, который обозначился в конце советской власти, и на некотором этапе американской истории Россия и Америка первыми столкнулись с тем, что общество поделилось на людей толпы и одиночек. На тех, кто действует у Кинга в «Тумане»; условно говоря, на Грегов Стилсонов и Джонни Смитов. И хотя Джонни Смита зовут нарочито просто (он уж подлинный Иван Кузнецов, человек из толпы), но он утонченный интеллигент; это персонаж, наделенный невероятной чуткостью (там это следствие травмы, но вообще «Мертвая зона», надо сказать лучший роман Кинга, мы с матерью в этом солидарны, и Сара Хэзлит — самая обаятельная его героиня). Вот Крапивин писал об этом же: общество поделилось на дедов из «Колыбельной для брата» и разнообразных бандитствующих сявок. И именно поэтому же, кстати говоря, та же острота конфликта, что и у Кинга, есть у Крапивина. Крапивин — это действительно наш Стивен Кинг. Жаль, что мне не приходила в голову эта мысль; именно потому, что у Кинга все время герои-романтики борются с бандитами, и зло у него всегда нагло, а добро простовато, и само противостояние это отличается почти сказочной простотой. Крапивин же понимает: для того чтобы получилась полноценная сказка, нужен идеальный герой слева и полноценное зло справа. Но важно, какими чертами Крапивин наделяет это зло.
У этого зла три определяющие черты: во-первых, они действуют только в стае; они действуют только толпой, им удобно комфортно только в компании, а противостоят им только одиночки, как в романе «Журавленок и молния». В некотором смысле Крапивин пытался дать своим одиночкам, своим героям подобие коллектива, и этот коллектив — это что-то вроде театра-студии, как в «Мальчике со шпагой», или спортивного кружка. Это такое сообщество для фриков, где бы их никто не угнетал, клуб одиночек. То, что у Крапивина выходили талантливые ученики, показал пример Ники Куцылло, которую он взял в отряд «Каравелла», когда у нее мать посадили, а их с братом собирались сдать в детдом,— и вот Ника Куцылло, запечатленная на этих бесконечно трогательных фотографиях, где она красавица-барабанщица у Крапивина, из нее получился совершенно светоносный человек, один из лучших людей, кого я знаю просто; один из самых чистых, простых и при этом сложных. Из самых талантливых, причем; она, конечно, великий журналист. Вот один из примеров крапивинского воспитания. Он вообще не для массы, он для одиночек. Это многие сейчас написали. Он дает одиночкам оптимальную форму взаимодействия.
Первая черта зла — то, что оно, как правило, действует скопом; это люди, которым удобно в компании, это люди большинства. Второе — это люди, лишенные профессиональных талантов и интересов, поэтому отравляющие чужие таланты. И третье — это люди, которые льнут и липнут к власти. Образ власти у Крапивина — например, в школах это учителя,— учителя у него почти всегда изображены враждебно; это люди власти, люди формы, формального распорядительства. Они прежде всего отличаются поразительной сплоченностью и массовостью, полным отсутствием воображения и желанием угнетать окружающих. Честно говоря, я не очень люблю такие тексты, в которых мир взрослых предстает неприятным, это тоже сектантское мировоззрение. Но надо сказать, что у Крапивина очень много обаятельных взрослых, прекрасных взрослых. Чаще всего это родители героев, просто родители не могут социализировать этого ребенка, они ничего не могут противопоставить страшному миру улицы.
Я не беру сейчас поздние фантастические творения Крапивина, в частности, историю Великого Кристалла. Но невозможно не вспомнить его «Ковер-самолет», который пример самой простой, самой бытовой фантастики, но при этом жутко убедительный и обаятельный. Понимаете, дети живут на даче, находят ржавый ключ, находят дверь, которая этим ключом отпирается, а за дверью ковер-самолет. Я Крапивина еще школьником спросил, когда он к нам приезжал: «А была ли хоть какая-то реальная основа?» Он ответил: «Мы лежали на большом ковре на крыше, и нам казалось, что мы летим, вот и все». Но этот «Ковер» очень хорошо придуман, и, кстати говоря, у него замечательно придумана там сцена пролета через радугу. Она ужасно наивная, но когда через разные цвета этой радуги пролетают крапивинские герои — через оранжевый, апельсиновый, через желтый (они все с разными запахами), это физически ощутимо. Крапивин как никто умел описывать счастье, вот этот простор и романтику детства, которая потом забывается, конечно.
Конечно, Крапивин чувствовал, что отрочество — время одиночества, «пустыня одиночества». И в этой пустыне очень важно присутствие рядом тактичного старшего (такого, как Дед), который умеет быть не вожаком, а умеет показать свои уязвимости, который демонстрирует какие-то свои слабости. Понимаете, Крапивин с детьми никогда не был вождем, он всегда умел подчеркнуть с ними собственные проблемы. Он показывал, что он такой же человек с проблемами. Как мой любимый артековский педагог, ныне покойный, Андрей Давыдов, который руководил пресс-центром Артека. Про него дочка Аллы Боссарт очень хорошо сказала: «Он такой же, как мы, поэтому мы его все любим». Он такой же, как они. Давыдов был абсолютно… не скажу, что он был инфантилен; он просто не боялся детям показать свои проблемы. Он не представал перед ними таким уверенным.
Самая главная черта Крапивина — он замечательно умел рассказывать истории, выдумывать и рассказывать истории, держать темп. Я думаю, что после Гайдара он единственный (Кассиль, конечно, умел) лучший сюжетчик в детской литературе. Очень многие сюжеты Крапивина — поздние, как «Сказка о рыбках и рыбках» (по-моему, лучшее его произведение позднее)… Он умеет нагнетать обстановку, пугать, и мир в его текстах действительно, как говорил Лимонов, полон красавиц и чудовищ. Единственное, чего у Крапивина, на мой взгляд, не хватало,— это темы любви. Тема любви подростковой у него не была прописана. Но я понимаю, почему. Его интересовала дружба, его интересовал тот возраст, когда любви еще по-настоящему нет; когда девочки — это или предмет ненависти, или предмет обожания. Я думаю, что в следующей своей реинкарнации он напишет великую детскую книгу о любви. А в том, что он где-то рядом, я совершенно не сомневаюсь.
