Теодор Драйзер

Да полно таких произведений. Вот могу ли я сказать, что я люблю, например, Драйзера? Трудно мне это признать, но я уважаю его. Это такой хороший социальный реализм. У матери любимый роман «Гений», а мне он кажется дико скучным. Мы сходимся только насчёт «Американской трагедии». Когда мне было лет десять, и мы с матерью пошли гулять вечером, под Москвой мы отдыхали. И там был тёмный канал, а над ним мостик. И мать сказала: «Вот это похоже на то место, где Клайд утопил Роберту». Мне стало жутко интересно, что это такое было. Мы ещё потом там рядом на поле нашли валявшийся огромный выкопанный буряк и его бросили в эту воду, как бы утопив Роберту. Он был такой толстый, белый. Это было очень интересно. И я…

Мирон, нет. У Драйзера все герои абсолютно очень женолюбивы, и это до известной степени повторяет его собственные иногда ошибки, иногда увлечения. Но между Каупервудом и Витлой есть примерно та же разница, что между Ругонами и Маккарами у Золя. Витла — художник, Каупервуд — бизнесмен, а говорить, что он художник от бизнеса — нельзя. И его задача — самореализация. И задача Витлы — тоже самореализация, но цели этой самореализации абсолютно разные.

Я не люблю роман «Гений». Это одна из любимых книг матери, и мы часто с ней спорили об этом герои и об этой книге. Книга-то, кстати, хорошая, но я героя этого не люблю. Однако то, что там герой приходит к тому же, к чему приходит Клод Лантье (у Золя в…

Да в том-то и дело, что ничего с ним особенного не произошло. Довольно банальная история. Ну, соблазнился мальчик деньгами. Другое дело — понимаете, Драйзер же здесь развенчивает довольно серьезное убеждение, что человек труда, человек из низов по определению наделен какой-то особенной моралью. Да нет, ну Грифитс — обычный карьерист, который обожает бабки, обожает роскошь и дядюшку своего боготворит именно потому, что у него бабок дико много.

Замечательный есть фильм «Место под солнцем», где события перенесены несколько вперед. Но Клайд Грифитс, как и его несколько прототипов, он, принадлежа в общем к низам, имеет все пороки этой низовой морали. Что, кстати, и Сенчин в своих…

Я думаю, что Радек мог это сказать Драйзеру просто. Мог ли это сказать Ленин — у него разные были высказывания. Он часто повторял фразу Чернышевского про нацию рабов, он мог сказать о рабской природе России. Во всяком случае, когда я Егора Яковлева, большого специалиста по ленинской теме спросил, насколько аутентичны высказывания Ленина о всеобщем рабстве, он сказал: «Во всяком случае, они в той традиции, к которой он принадлежал». Чернышевский это говорил, Герцен это говорил, почему бы Ленину было этого не сказать? Я думаю, что под горячую руку он мог сказать о рабской душе, а в другом расположении духа он мог сказать о жертвенной душе. Но высказывание о рабском духе Ленина, высказывания о…

Набокову действительно близка идея автора-демиурга, который в своей вселенной распоряжается полностью, а то помните, как говорил Федор Годунов-Чердынцев: «А то у меня слова ещё пытаются голосовать». Никакой демократии в мире демиурга Набокова не бывает. Но Флобер, как мне кажется, имеет в виду иное: что авторская воля не должна проступать или, как понятнее сформулировал Стивен Кинг: «У хорошего писателя не видно руки, которая переставляет персонажей». Вот это я имею в виду. Когда его спросили: «Чем отличается хороший писатель от плохого?», он сказал: «У автора «Долины кукол» Жаклин Сьюзан видно руку, переставляющую персонажей. У Драйзера её не…

Драйзер, как мне представляется, такой предшественник нового журнализма, и именно потому, что сам он начинал в журналистике, и лучшие его тексты построены в жанре журналистского расследования. Достаточно сказать, что «Американская трагедия» — это попытка расследовать абсолютно подлинную историю, точнее, две подлинные истории, которые он смешал, но которые были таким классическим примером американского преступления начала века. И Драйзер выработал свой холодный репортерский блестящий стиль — стиль документального романа — именно в своих достаточно долгих чикагских, нью-йоркских и прочих репортажах. Он же, собственно говоря, начинал как очень сильный репортер. И в прозе его всегда…

Я бы не сказал, что он непопулярен. Ещё читают Драйзера. Просто не то читают. Читают в основном почему-то «Трилогию желания» («Финансист», «Титан», «Стоик»), потому что, видимо, всем представляется жизнь олигарха Каупервуда более современной и более интересной. Мало читают «Американскую трагедию». И я вам скажу почему. Дело не в марксизме Драйзера, дело даже не в том, что у него всё социально обусловлено. Он большой писатель. Стивен Кинг когда-то сказал: «Большой писатель — это тот, у кого не видно авторской руки, передвигающей персонажей». У Драйзера её не видно; они действительно живые, действуют сами. Но Драйзер — это писатель большой социальной ответственности, Драйзер многого требует…

Ну, это исторически так получилось, потому что Ремарк проник сюда именно в те времена, когда возник бум переводной литературы. Я вам честно скажу, в Штатах никто особенно не читает Льюиса и Драйзера, и вообще там социальный реализм не в почете, во всяком случае сейчас. Я больше скажу: они и Хемингуэя не читают. Я помню, как я сидел у Романа Каплана в гостях, в «Русском самоваре», зашли два молодых американца. И он с ними разговорился о книгах, которые они читали. Я говорю: «Ну хорошо, а рассказы, новеллы вы читаете, не все же романы?» Говорит: «Да, читаю».— «Ну а «A Canary for One» вы читали, «Канарейку в подарок»?» — «Нет, не читали».— «А «Кошку под дождем»?» — «Нет, не читали».—…

Да нет, что вы! Понимаете, библейские аллюзии, библейские аналогии так называемого великого американского романа — а на них, собственно, держится весь Мелвилл и впоследствии вся великая американская проза — это именно амбиции молодой нации, которая осуществляет строительство страны с нуля. Мы пытаемся по библейским образцам, по прямым указаниям Господа построить страну.

Отсюда, собственно, библейские подтексты всех великих американских романов — и Готорна, и Драйзера в огромной степени. Они не всегда проявлены. Кстати, у Драйзера, как ни странно, они наиболее заметны в «Гении». У Дэвида Фостера Уоллеса. То есть великий американский роман — это всегда рефлексия на тему того,…