Почему Роберт Стивенсон имеет репутацию преимущественно детского автора, хотя его произведения затрагиваются сложные вопросы?

Для Стивенсона, думаю, понятие hide (в дословном переводе «повышенный», «подкрученный») было еще для него неактуально. Хотя, возможно, оно появилось тогда же, когда появился опиум в Англии. Дело в том, что опиум не делает человека hide; он уносит человека в сферы более мрачные. Для меня несомненно, что Хайд (хотя он пишется через y) – это скрытое, «спрятанная личность».

Что касается готического произведения. Я всегда исходил из того, что Стивенсон – романтик, романтика и готика, как вы знаете, идут параллельными путями, но не совпадают. Прежде всего потому, что готический герой всегда борец, а романтический – эскапист, жертва. Он пытается укрыться от мира. Но, пожалуй, «Доктор Джекил и…

Да знаете, там даже была попытка организовать художественную систему, лейтмотивы, вот этот глаз, увеличенный лупой. Но, конечно, это сильно не дотягивало до книги, но Феклистов и Смоктуновский замечательно работали. И потом, потрясающей была эта атмосфера ночного викторианского Лондона. В Советском Союзе умели это снимать, потому что Советский Союз был похож на ночной викторианский Лондон. Сцена избиения этого лорда там была решена, конечно, грандиозно.

Видите ли, если брать не «Владетеля Баллантрэ», а, прежде всего, «Джекила и Хайда», где проблема зла поставлена в полный рост — наверное, это самое значительное произведение Стивенсона все-таки, эта маленькая повесть,— то привлекают внимание два аспекта этой новизны. Во-первых, совершенно очевидно, что для Стивенсона зло и добро совершенно обусловлены. Джекил является владельцем, носителем Хайда, и, кстати говоря, без Хайда он чувствует себя обессиленным. Потому что без Хайда, который в нем спрятан… Он пишется иначе, но звучит именно как предки, он же энергия, он же носитель страшной силы. Именно поэтому, когда он убил добропорядочного старикана, все поражались тому, какие увечья он…

Я его очень люблю. Для меня «Вересковый мед» — совершенно гениальное произведение. Но видите ли, его так просто-то не разберешь именно потому, что слишком удобная, слишком универсальная, слишком сложная метафора. Это может быть национальным духом, может быть поэзией, может быть неким секретом несгибаемости. А может быть просто верой, а может быть просто смыслом жизни.

Я так люблю это стихотворение! Особенно в маршаковском переводе — конгениальном, безусловно. Уж сколько бы ни говорили, что

При всём при том, при всём при том,
При всём при том, при этом
Маршак остался Маршаком,
А Роберт Бернс или Уильям Блейк поэтом,

переводы Маршака не…

Как же их сравнивать? Сабатини — ремесленник, довольно крепкий и талантливый, много написавший, а Стивенсон — гений. И, понимаете, он прежде всего поэт, он автор самого влиятельного текста конца века «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Дорог он нам не пиратской своей стилизацией «Остров сокровищ», а философским нуаром «Владетель Баллантрэ» или «Черной стрелой». За что бы он не брался, он создавал великолепные образцы жанра. Но лучшее, что он оставил — это, конечно, «Приключения принца Флоризеля», и, разумеется, «Джекил и Хайд». Это потрясающие две хроники викторианских времен, которые эпоху запечатлели, я думаю, даже лучше чем Честертон, скажем, или чем Уайльд. Стивенсон —…

Нет, в «Рублёве» они не видны. Отголоски этой темы видны в двух великих предшественниках Стивенсона, из которых он собственно и вырос: у Гофмана в «Эликсире сатаны» — Медард и его брат-двойник; и, конечно, у Эдгара По в «Вильяме Вильсоне». Тема живучего близнеца, злобного двойника, роковой связи братьев — это очень распространённая романтическая традиция. Почему она так распространена? Она же есть, кстати, и в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» у Стивенсона. Это история вечной соприродности, неразрывности, двойственности человека, неразрывности в нём добра и зла, бессмысленности попыток его расчленить по-манихейски; это такая вечная идея чёрного двойника. Она и в…

Нет, не был конечно. Что вы? Просто, видите ли, нельзя судить об этом по сериалу. Надо помнить, что принц Флоризель, знаменитый своими жилетами, противопоставлен этому ужасному миру. Вот Флоризель и есть душа Европы. Когда Даль его играет в картине (последняя роль) — это предсмертный Даль, действительно тоже вымороженный и тоже холодный. А Флоризель — скорее такая очаровательная, старомодная фигура. Он немножко похож, во всяком случае, мне так кажется… Я его вижу немного Питером О'Тулом или Грегори Пеком. Он похож скорее на Аттикуса Финча из романа «Убить пересмешника» Харпер Ли. Он вот такой был. Флоризель добрый прежде всего, он весёлый. И в этом смысле фильм нравится мне меньше, чем…

Знаете, есть огромная школа, которая вообще Стивенсона воспринимает как мистического писателя и исходит при этом, конечно, прежде всего из «Владетеля Баллантрэ», в значительной степени — из «Флоризеля», и, конечно, из «Доктора Джекила», который стал, наверное, самым главным текстом для XX века, хотя написан в конце XIX. Знаете, есть как бы два таких великих текста о мотиве двойничества, написанных почти одновременно, две великие сказки — «Портрет Дориана Грея» Уайльда и «Доктор Джекил и мистер Хайд» Стивенсона. Хотя, по-моему, «Портрет Дориана Грея» — гораздо слабее роман, чем маленькая стивенсовская повесть.

И Уайльда, и Стивенсона в XX веке всё время пытаются прочесть с позиций…

Невроз – это страх перед чистым листом, прокрастинация, невозможность и нежелание просто сесть и начать работать. Понимаете, я против того, чтобы себя подхлестывать, подгонять, стремена дергать и шторы вонзать в бока Пегасу в данном случае. Я считаю, что выбивать из себя текст не нужно. Дело не в  том, что вы ощущаете долг, долженствование. Мне кажется, вы должны просто почувствовать наслаждение от процесса – тогда вас уже за уши не оттащишь, вам понравится. На самом деле, ведь писать на волнующую тебя тему, разбираться со своими внутренними болями, внутренними гнойниками – это дело довольно приятное. Прикасаться к больной язве – не всегда больно, это иногда еще и целительно. Понимаете, для…