Нет, в «Рублёве» они не видны. Отголоски этой темы видны в двух великих предшественниках Стивенсона, из которых он собственно и вырос: у Гофмана в «Эликсире сатаны» — Медард и его брат-двойник; и, конечно, у Эдгара По в «Вильяме Вильсоне». Тема живучего близнеца, злобного двойника, роковой связи братьев — это очень распространённая романтическая традиция. Почему она так распространена? Она же есть, кстати, и в «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» у Стивенсона. Это история вечной соприродности, неразрывности, двойственности человека, неразрывности в нём добра и зла, бессмысленности попыток его расчленить по-манихейски; это такая вечная идея чёрного двойника. Она и в…

Как же их сравнивать? Сабатини — ремесленник, довольно крепкий и талантливый, много написавший, а Стивенсон — гений. И, понимаете, он прежде всего поэт, он автор самого влиятельного текста конца века «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда». Дорог он нам не пиратской своей стилизацией «Остров сокровищ», а философским нуаром «Владетель Баллантрэ» или «Черной стрелой». За что бы он не брался, он создавал великолепные образцы жанра. Но лучшее, что он оставил — это, конечно, «Приключения принца Флоризеля», и, разумеется, «Джекил и Хайд». Это потрясающие две хроники викторианских времен, которые эпоху запечатлели, я думаю, даже лучше чем Честертон, скажем, или чем Уайльд. Стивенсон —…

Видите ли, если брать не «Владетеля Баллантрэ», а, прежде всего, «Джекила и Хайда», где проблема зла поставлена в полный рост — наверное, это самое значительное произведение Стивенсона все-таки, эта маленькая повесть,— то привлекают внимание два аспекта этой новизны. Во-первых, совершенно очевидно, что для Стивенсона зло и добро совершенно обусловлены. Джекил является владельцем, носителем Хайда, и, кстати говоря, без Хайда он чувствует себя обессиленным. Потому что без Хайда, который в нем спрятан… Он пишется иначе, но звучит именно как предки, он же энергия, он же носитель страшной силы. Именно поэтому, когда он убил добропорядочного старикана, все поражались тому, какие увечья он…

Ну, видите, тоже я довольно много про это писал. «Алиса» — глубоко взрослое произведение, это совсем не детская сказка, произведение глубоко фрустрированного человека, которого все в мире и завораживает, и мистифицирует, и поражает, и все-таки поражает неприятно. Потому что мир «Алисы» — это, конечно, мир… вот знаете, я бы сказал, что это мир скучных чудес. Помните, был когда-то в «Солярисе» замечательный финал: «Еще не прошло время жестоких чудес». Так вот, «Алиса» — это такое бремя скучных чудес. Мир абсурдный, но невеселый. Мир дурного сна, который снится Соне, запихиваемой в чайник, мир чайной Сони. И все, что там происходит с Алисой… Знаете, это же сказка, рассказанная в жаркий…

Практически со всем, что говорит Золотусский, я не согласен. При этом Золотусский, безусловно, замечательный критик, мыслитель и историк лиературы, все что угодно. Но согласиться с этим никак нельзя. Во-первых, почему «западные тексты»? Потому что написаны на Западе? Так Тургенев может быть хоть в Африке, перефразируя известные слова о Бунине. Тургенев оставался самым здоровым русским писателем. Его душевные болезни – у него их и не было, кроме ипохондрии – никак не заслоняют, не мешают светоносному дару.

А что касается его ранних или поздних вещей. Действительно, ранний Тургенев сильно отличается от позднего в том плане, что он в старости возвращался к себе-поэту. И «Стихотворения в…