Ну, видите, тоже я довольно много про это писал. «Алиса» — глубоко взрослое произведение, это совсем не детская сказка, произведение глубоко фрустрированного человека, которого все в мире и завораживает, и мистифицирует, и поражает, и все-таки поражает неприятно. Потому что мир «Алисы» — это, конечно, мир… вот знаете, я бы сказал, что это мир скучных чудес. Помните, был когда-то в «Солярисе» замечательный финал: «Еще не прошло время жестоких чудес». Так вот, «Алиса» — это такое бремя скучных чудес. Мир абсурдный, но невеселый. Мир дурного сна, который снится Соне, запихиваемой в чайник, мир чайной Сони. И все, что там происходит с Алисой… Знаете, это же сказка, рассказанная в жаркий полдень. И мы все время чувствуем, как эта жара томит героев, как напекло голову рассказчику и детям. Это несмешная сказка, невеселая, там улыбается только Чеширский кот. Это мир насилия. И вот то, что там фламинго используются как молотки, ежами играют в крокет, постоянно кого-то казнят, королева… Ну, понимаете, это самое точное выражение Викторианской эпохи, потому что Викторианская эпоха, конечно, была эпохой чудес, но чудес злобных и скучных.
Понимаете, вот самое точное выражение этой эпохи — это романы Уайльда, в частности его «Портрет Дориана Грея», где тоже происходят в основном жестокие и какие-то очень бесчеловечные, непраздничные чудеса. Это Стивенсон с «Владетелем Баллантрэ». Это сказки Кэрролла. Это Киплинг. Это Моэм ранний. Посмотрите, какое пиршество талантов и какое ощущение все-таки жестокой тоски, которая это все пронизывает. Это какая-то бесконечная неувлекательная игра.
И главное, что все время в «Алисе» очень чувствуется, что эта сказка не может закончиться, потому что не может закончиться правление королевы Виктории, которая правила так долго, которая создала и погубила эту империю… ну, то есть создала не она, а она привела её к пику, и потом она застала её распад. Викторианский век — это, конечно, век сказки, но это все-таки век Джека-потрошителя. Вот что надо помнить.
Кстати, Jack the Ripper я с детьми в «Новой школе» обсуждал. И вот что удивительно: что эта история, которая гипнотизировала, завораживала столько поколений, она им кажется кровавой и неувлекательной. Потому что история Джека-потрошителя — ну, мало того, что это тайна без разгадки, но это и тайна ещё, которую неинтересно разгадывать, вот почему-то, потому что это эпоха неинтересного зла, неромантичного зла. А героем этой эпохи является трикстер, вроде сэра Генри, который из всего умудряется сделать парадокс, каламбур, но в душе остается, конечно, высоконравственным человеком.
Я поэтому Уайльда люблю больше всех. И на вопрос «Кто был большим христианином — Уайльд или Честертон?» я всегда отвечаю: Уайльд, потому что в своей жизненной практике Уайльд пожертвовал большим. Я понимаю, что Честертон более морален. И я всегда помню вот эти слова Честертона: «Ужаснее взглядов и личности Уайльда была только его судьба». Наверное. Но Уайльда я люблю более нежной и более глубокой любовью, как Капоте, ну, потому что сказки Уайльда меня доводили в детстве до слез: не только «Счастливый принц», не только «Эгоистичный великан», но даже какая-нибудь «Замечательная ракета». А уж сколько слез было пролито над «Рыбаком и его душой»! «The Fisherman and his Soul» — знаете, ведь на меня просто мелодика фразы там действовала. Мое счастье, что я почти всего Уайльда в оригиналах прочел в одиннадцать-двенадцать лет, включая стихи. И столько слез было над ним пролито! А над Честертоном — никогда. Понимаете, вод над Честертоном… я поражаюсь иногда его блистательным хохмам, его великолепным открытиям, изобретениям, много чему поражаюсь, но до слез он меня не доводит. И поэтому я считаю, что все-таки Уайльд из всей Викторианской эпохи наиболее живое явление.
Что касается Кэрролла. Понимаете, он же не только «Алису» написал. Он написал и вполне серьезные нравоописательные романы, довольно много стихов. И кстати говоря, «Алиса в Зазеркалье» — это уже текст гораздо более веселый. «Алиса в Стране чудес» всегда доводила меня, особенно в детстве, до какого-то головокружения, до какой-то головной боли. И только очень уже взрослым человеком я понял, в чем причина: потому что это ужасно унылый мир. И кстати, фильм Бертона мне тоже показался ну таким унылым! Там, кроме этих толстых близнецов, Труляля и Трумбала… Не помню как. Трумбала и Тримбала. В общем, на них собственно смотришь с радостью. Все остальное — ну такое угрюмое какое-то, такое тепличное! Вот теплица, из которой выкачан воздух. Но это нормальное ощущение Викторианской эпохи. Самый там симпатичный человек, конечно, Рескин.
