У меня было такое впечатление от этого романа, что это такой ответ на «Конец главы» Голсуорси. Роман о Второй мировой войне, главный герой – летчик, по-моему, что ли. Это попытка ответить на «Цветок в пустыне» Голсуорси, где задается вопрос: «Вот мы, носители старой традиции, мы отмираем и это понимаем. Но ведь на смену нам приходят те, кто еще хуже. Потому что никакие перемены не улучшают мир и не меняют человека. В чем же правда – в фашизме или коммунизме, которые приходят на смену ограниченной аристократии?» Или, может быть, правда в религии? Но не случайно Дезерт «пустыня» там главный герой, который принял ислам под давлением, исполняя пустую формальность. У Голсуорси все это подробно…

Вообще на «Человеческую комедию» больше всего похож Голсуорси. Таким английским Бальзаком, как мне кажется, был Голсуорси. Просто дело в том, что «Гобсек» — он же сложно написанная вещь.

Гобсек — это персонаж, который не Плюшкин, хотя он оказал колоссальное влияние на Плюшкина. Но Плюшкин — это прореха на человечестве. И то мы в нем угадываем что-то хорошее. По замыслу Гоголя, он должен был пойти странствовать по России и в Сибири встретиться с Чичиковым.

На самом деле Гобсек — это как, помните, по характеристике Пушкина: «У Мольера Скупой скуп и только, у Шекспира Шейлок скуп, мстителен, чадолюбив, остроумен». Более объемный образ. Гобсек действительно остроумен. У него есть…

Видите ли, теория литературных инкарнаций действует в странах с циклическим развитием, где воспроизводятся политические схемы, событийные схемы, ну и соответствующие типажи: Жуковский — Блок — Окуджава. А вот… Там очень много сходств. А вот Моэм и Голсуорси, они живут в такой стране со стержневым развитием, с осевым временем, и они не повторяются никак. Ни Макьюэн, ни Айрис Мердок, никто из современных… ни Майкл Коул,— они не повторяют ни Диккенса, ни Моэма, ни Голсуорси. Там прошлое проходит, а не воспроизводиться бесконечно, и не вызывает бесконечных дискуссий. Там не производят беспрерывно разрушение памятников, там Черчилля не обсуждают, а обсуждают Мэй, обсуждают Брекзит, обсуждают…

Очень просто: Зулейка Доусон решала задачу кассовую. Ей хотелось продолжить бестселлер, создать фанфик, а если повезет — франшизу. Но франшиза ведь очень редко решает внутренние проблемы. Посмотрите, сколько было вокруг романа Рипли «Скарлетт» шуму, романа,— и ничего абсолютно. Ну, продолжила она. Но нас же интересует не судьба Скарлетт, в конце концов, как она там будет продолжаться, вернет ли она Ретта или не вернет она Ретта, да? Их никогда не было. Плевать, в сущности. Нас интересуют не биографии этих героев, а решение внутренней проблемы, которой была одержима лично Маргарет Митчелл, которая решала для себя вопрос: «А хороша ли та страна Америка, в которой национальной героиней…

Я не говорил, что он мне не нравится. Он мне не близок. Но книга действительно выдающаяся, и особенно, конечно линия Сомса и Ирэн. Вот мать моя считает, что Сомс — это правильно написанный Каренин, то есть как бы Каренин, которого не испортила авторская ненависть, но типаж тот же. Наверное. Но Сомс мне не нравится, а многие женщины по нему с ума сходят. Тема «Саги о Форсайтах» ведь совершенно очевидна, да? И в «Конце главы» это подчеркнуто, а особенно в «Цветке в пустыне» это подчеркнуто с поразительной наглядностью. Да, конечно, старое ушло. Вопрос в том, что новое, которое идет ему на смену, ничуть не лучше. Это тема «Саги».

«Сага о Форсайтах», мне кажется… Понимаете, феномен её популярности в…

Голсуорси при всём традиционализме такой своей формы большого семейного романа, романа о семейном decline, о семейном упадке, он выступает безусловным новатором, мне кажется (я бы даже рискнул сказать — пионером) в одном аспекте.

Вот в «Конце главы» поставлен очень важный вопрос. Там есть герой-поэт, который, когда его самолёт разбился в пустыне, оказался в плену, и ему предложили принять ислам. И он ислам принял, потому что его жизнь стоила для него дороже, чем убеждения. Разумеется, если бы его заставили расстреливать кого-то, расстреливать единоверцев, он бы этого делать, конечно, не стал. Но поскольку он в силу его убеждений не разделяет религиозных предубеждений всяких и не…

Эти романы объединены не неспешным повествованием, а темой распада семьи. Это один из важных сюжетных архетипов XX века. Вот «Дело Артамоновых» Горького, которое сделано, конечно, под влиянием «Будденброков»,— это его давняя мечта, как он говорит, «коротко написать большой роман». Из больших, масштабных эпосов о семейном распаде — это, как правило, романы с фамилией героя в названии.

Самая, по-моему, выдающаяся книга — это «Семья Тибо». Вообще Роже Мартен дю Гар своего «Нобеля» заслужил. Мне кажется, что это писатель очень высокого класса. И «Семья Тибо» — это совершенно драгоценный для меня роман, потому что, во-первых, невероятно обаятельна личность Антуана. И наверное, Рашель —…

Если вам это понравилось, я бы рекомендовал Голсуорси, «Сагу о Форсайтах» или, наверное… Ну, скорее «Конец главы». «Конец главы» — его прощальная трилогия, в общем, последнее произведение. Очень интересная там тема. Там лётчик английский попал в плен и принял ислам. И вот часть общества его осуждает, невеста оправдывает. Интересная книга. Ну, это только одна книга, о которой я рассказал, если вам нравится про отношения.

Энтони Поуэлл — неплохой писатель, если вы читаете по-английски. Его серия, по-моему, из 12 романов на русский язык не переведена (не вся, во всяком случае). Нравится мне, честно говоря, и очень много из современной британской прозы, и американской. Если у вас есть…

Вот об этом я много говорил с Лосевым. И именно Лосев Лев Владимирович мне в своё время подсказал книгу Рота «Марш Радецкого» как такое лучшее выражение модерна, ощущение модерна. Действительно, Австро-Венгрия — пограничная империя. А именно на границах — ну, в частности в Бродах, из которых родом Бродские,— на границах возникает всё великое. А здесь потрясающий стык границ, здесь много всего; это сердце Европы.

По мысли Лосева, и я с этим согласен, распадающаяся империя всегда порождает великую литературу. Так было с Россией Серебряного века, так было с Австро-Венгрией начала века: Захер-Мазох, Майринк, Кафка, Перуц, Цвейг, Лем. В частности Гашек, Чапек — великих, по-моему,…

Понимаете, почему я не хочу по большому счёту это комментировать? Потому что, начиная это обсуждать, мы как бы тоже придаём легитимный статус этому высказыванию. Госпожа Вербицкая — в прошлом доверенное лицо Владимира Путина, что характеризует её, на мой взгляд, очень положительно,— она долгое время возглавляла Санкт-Петербургский университет. Вот если бы она в то время сказала что-нибудь подобное, об этом бы стоило говорить. Но сейчас она человек очень далёкий от преподавания, от педагогики, от новейших тенденций в этом вопросе. Я не понимаю, почему мы должны обсуждать мнение непрофессионала, который вообще утратил уже давно контакт с реальностью современной педагогики.

Ну не…

К Моэму отношусь восторженно и считаю его одним из великой семерки пост-дикккенсовских английских прозаиков. Считаю, что как писатель он ничуть не ниже Голсуорси, и Нобелевской премии заслуживал не в меньше степени. Просто Голсуорси был идеалист, а Сомерсета нашего Моэма считали циником, поэтому на Нобеля он не наработал. Я считаю, что лучшая его книга – «Эшенден, или британский агент». Понимаете, если русский писатель охотник – охотник за сюжетами, за душами, душа его собака. Вот этот архетип писателя-охотника Тургеневым введен в обиход. Кстати, хорошая строчка для стихов, дарю:

Если русский писатель – охотник, 

То британский писатель –…

Ну как же, а Кнаусгорд? Пожалуйста, сейчас пишет свою автобиографию. А Фурман — заканчивает книгу «Присутствие». Вот я прочел 5-й том — по-моему, совершенно потрясающий. Нет, эпические романы писались и в середине ХХ столетия — те же французы. Другое дело, что сам жанр немного устарел, потому что каталогизация бытия — это хорошо делать в начале, а потом уже всё более-менее описано.

Такие гигантских циклов было, в сущности, 5. Это «Человеческая комедия» Бальзака, это «Великие путешествия» Жюля Верна, это «Ругон-Маккары» Золя. Это вот этого одного француза (забыл, как его зовут), соответственно, 27 романов. Это в основном французский жанр. И более или менее к этому делу прибился Голсуорси…

Вопрос про столь разных, во многом полярных литераторов, которых объединяет разве, что оба они принадлежат прочно ко второму ряду… Гиляровский — страшно обаятельный человек, его воспоминания, например, о Чехове, принадлежат к жемчужинам русской мемуаристики. Но его «Москва и москвичи» никогда меня как-то не восхищало, потому что я не очень люблю ностальгическую литературу и вообще не очень люблю всякие градоописательные сочинения. Гиляровский, конечно, был непревзойденным знатоком Хитрова рынка. И его замечательные мемуары, «Записки москвича», тоже принадлежат к шедеврам этого жанра. Но жанр сам по себе меня не очень привлекает.

Тут, скорее, он интересен как симптом. Когда…

Это как раз очень естественно. Диккенс — вообще гиперболист большой и сказочник. Вот вы пишете, что при чтении «Заводного апельсина» Бёрджесса возникает аналогичное ощущение. Ну, Бёрджесс к нему и стремился. Бёрджесс фактически создал новый язык, на котором Алекс думает, с огромными заимствованиями русизмов (что Кормильцев переводил, кстати говоря, как тюркизмы, чтобы подчеркнуть их экзотичность): все эти «stari kashka», «молоко с ножами» и «всякий прочий kal», если вы помните. Конечно, такая гиперболизация реальности, её сознательное сведение к гротеску входят в художественную задачу. У Диккенса эта гиперболизация на каждом шагу. И, конечно, Диккенс не реалист. Господи боже мой, ну…

У меня давно была такая мысль, что Диккенс дал жизнь, породил шестерых великих британцев, каждый из которых воплощает собственную традицию, это: Киплинг, Честертон, Стивенсон, Голсуорси, Шоу и Моэм. Да, Уайльд ещё. Семерых.

Моэм — скептик, не циник, как его часто называли, великолепный скептик. Ранние романы очень плохие. Начиная примерно с «Бремени» («Of Human Bondage») пошли сплошь шедевры. Я больше всего люблю, конечно, «The Moon and Sixpence» («Луна и грош»), это для меня одна из первых прочитанных по-английски, одна из самых любимых книг. Я очень люблю «Пироги и пиво». Вообще вся трилогия о художниках замечательная («Театр» — третья её часть). Я вообще считаю, что Моэм — прекрасный…