Да он поэтому так и гордился этим романом, что он впервые, понимаете, сумел написать настоящий детектив. И кстати говоря, сама оборванность этого детектива… Мне кажется, Господь вмешался, сделав это недосягаемым образцом, детективом всех времен и народов, где автор скрыл от нас разгадку, потому что смерть ему помогла. Где-то на небесах, конечно, Чарльз Диккенс это знает, и мы у него рано или поздно спросим, но при жизни нам приходится довольствоваться реконструкциями. Кстати, в своем семинаре «Тайны» в этой новой школе я собираюсь «Тайну Эдвина Друда» рано или поздно обсудить, потому что там феноменальные дети. И если уж они с такой легкостью щелкают реальные убийства, которые я им предлагают…

У меня есть своя версии «Тайны Эдвина Друда». Мне представляется, что Эдвин Друд жив. Знаменитая версия о том, что Эдвин Друд мёртв… «А ты как полагал?» — сказал Диккенс сыну. Но Диккенс любил врать. И он не был заинтересован в том, чтобы рассказывать правду об этом сюжете. Не могу простить королеве, что она не приняла Диккенса, он же собирался ей рассказать «Тайну». Мы бы теперь её знали.

Я сильно подозреваю, что Эдвин Друд жив, но изменился до неузнаваемости. И главный фокус, главный парадокс романа в том, что он ходит, как живой, среди героев, а его никто не узнаёт — вот это гениально. Понимаете, это было бы гениально. А предположить, что Елена Ландлес — это Дэчери,— это очень красивая идея,…

Из Диккенса я больше всего люблю «Тайну Эдвина Друда» (может быть, в силу её гениальной незавершённости) и, конечно, «Копперфильда». Я вообще человек вкусов традиционных. Я не могу сказать, что я прямо Диккенса люблю. Я в нём немножко вязну. Все попытки матери меня на него подсадить — вплоть до чтения вслух «Домби и сына», когда я, помнится, валялся в многочисленных ангинах,— ничего не дали. Я из «Домби и сына» до сих пор помню с любовью только один диалог: «Как вы думаете, миссис, есть ещё такие люди на свете, как вы?» — «Полагаю, нет».— «Я этому рад». Это маленький Домби. А в принципе что-то я не могу, вязну в нём. «Барнеби Радж» — очень хороший роман, по-моему.

Знаете, а может быть, это и входило в авторский замысел. Я не знаю, собирался ли он оканчивать эту книгу. Это второй роман Андреева после малоудачного «Сашки Жегулёва», последний его роман. Понимаете, проблема в том, что Андреев писал без черновиков. В этом, собственно говоря, источник и его стилистической мощи, и его же повторов, и некоторой избыточности по этой части. Он не любил переписывать готовую вещь. Он писал очень быстро, запоями, в два-три приёма.

Что касается романа. Я не знаю, сохранились ли какие-то планы. Вряд ли у Андреева были планы, да и время не располагало. Он начал его, по-моему, в 1916 году, а в 1917–1918 годах писал. Вещь была опубликована посмертно. А поскольку архив…

Мы же знаем Достоевского как бы на полпути. Достоевский – активно эволюционирующий писатель. Вот это интересная штука, на самом деле. Тема эта очень плодотворная, настолько богатая, что не обойдешься часовым разговором. Скажу короче: Достоевский ушел, как и Диккенс, на полуслове. Диккенс действительно какой-то образец, какой-то праДостоевский, если угодно, на 10 лет старше. Он умер, не дописав важнейшую вещь, самую главную – «Тайну Эдвина Друда», которая стала величайшей тайной Диккенса.

Достоевский ушел на полуслове, не дописав «Братьев Карамазовых». Главная и лучшая часть Карамазовых, главная для самого Достоевского  – житие Алеши – оказалась недописанной. И, повторяя…

Понимаете, в самом общем виде неоконченными романы бывают по пяти причинам. Первая причина — автор умер («Тайна Эдвина Друда»). Вторая — автору надоело или он понял неосуществимость задачи («Человек без свойств»). Третья — книга не может быть закончена в это время, потому что её нельзя напечатать, и автор вынужден печатать неоконченный вариант («Евгений Онегин»). Четвёртая причина — автор понял иллюзорность поставленной ему задачи, потому что время изменилось («Чёрная металлургия» Фадеева).

А пятый случай — случай «Жизни Клима Самгина», когда автор понял, что герой не хочет умирать, вернее, не хочет умирать так, как он ему придумал. Горький пишет в черновиках (эта фраза хранится в его…

Я не люблю читать детективы. Понимаете, с моей точки зрения, большинство преступлений не имеют разгадки. Я вполне разделяю любимую мысль Достоевского о том, что убийца за секунду до преступления не знает, убьет он или нет. И точно так же я совершенно убежден, что большинство преступлений — это только иллюзия, что мы их раскрываем. На самом деле убийца всегда не тот. Мне кажется, это хороший литературный прием. Тем более, что большинство убийц всегда утверждают, что они невиновны, и есть большой соблазн в это поверить. Представить ситуацию: а что если так — как бы это было на самом деле?

То есть меня бы устроил только тот детектив, в котором наличествовала бы разгадка, и обязательно указывалось…

Нет, ну он совсем не об Отелло. Видите, «Войцек» — одна из самых страшных пьес в мировом истории. И одна из самых страшных опер — берговский этот «Войцек» — написана на этот сюжет. Жуткая опера, я её смотрел много раз, слушал часто. Хотя там такая колыбельная прекрасная. О чем она написана, я вам могу сказать. Дело в том, что Бюхнер — он же был гений, и он реализовался очень незначительно. Он умер рано, «Войцек» — незаконченная вещь, мы не знаем правильного порядка сцен в ней, и очень важно, что он может быть произвольным. Частично она была уничтожена при попытках прочесть черновики с помощью кислоты, поэтому она ещё и утрачена частично. Про что история?

Это реальная история сумасшедшего солдата,…

Диккенса лучше всего читать в переводах, как мне представляется, Евгения Ланна. У меня не большой опыт чтения Диккенса в оригинале, но, конечно, по нынешним временам Диккенс — это все-таки архаика, это очень трудное чтение. Кроме «Тайны Эдвина Друда», написанной нарочито разговорно, как-то свежо, о настоящем времени… Решительный он действительно был человек и переломил свою манеру. Но Диккенса времен «Николаса Никльби» и даже времен моего любимого «Копперфильда» (когда-то это у меня была одна из настольных книг, лет в двенадцать) я читать по-английски совершенно не в состоянии, и поэтому я пользуюсь переводами из классического тридцатитомника.

Понимаете, было бы легко так подумать, если забыть, каким на самом деле циничным и каким усталым человеком был Гашек в момент написания романа. У меня есть стойкое убеждение, что Гашек ненавидит массового человека, и Швейк для него — это вырожденный, выродившийся Дон-Кихот. Это Дон-Кихот, который заменен Санчо Пансой, они слились. Массовый человек, про которого Гашек издевательски говорит «он такой милый» в послесловии к первой части,— он действительно ужасно милый. Но все-таки он идиот. Вот эта постоянная швейковская туповатая улыбка, ясные глаза идиота, постоянная душевная ровность, индифферентность, знание огромного количества баек,— это так уныло. Представить свою жизнь рядом со…

Как раз фельетонная форма здесь имеется в виду в том смысле, в каком существовал жанр романа-фельетона, то есть газетного романа. Это роман, публикующийся в газете или выпусками, как у Диккенса. Безразмерный, авантюрный, многогеройный, и так далее. В принципе же, главное их сходство, как ни странно, биографическое. Оба прожили примерно 60 лет, оба умерли примерно на середине главного романа, не дописав. Оба были очень сентиментальными, не чужды были активной политической публицистики и рассматривали главным образом криминальные сюжеты, потому что криминальный роман им представлялся самым увлекательным жанром. При этом у Достоевского была своя тюремная история, свой опыт, а у Диккенса,…

Я миллион лет не перечитывал эту книгу. Читал ее впервые лет в 12, потом под действием некоторых внелитературных обстоятельств, а именно из-за обучения на журфаке, я должен был что-то из Диккенса перечитать. Но перечитывал все равно «Bleak House» или «Our Mutual Friend», естественно, «Эдвина Друда».  А вот до «Больших надежд» у меня как-то не доходили руки. Это не самый известный и не самый важный для Диккенса роман, хотя Толстой любил его больше всего и детям своим давал, «Great Expectations». Пип там прелестный главный герой, Эстелла – романтическая такая девушка, которая в результате ему не досталась. 

Знаете, у меня  от этой книги тогда – с тех пор я не перечитывал – было…

Когда Павел Корин писал портрет Реннато Гуттузо, он сделал первый подмалевок, а коллеги Гуттузо набежали смотреть и закричали: «Боже, какая завершенность!». То, что одному кажется завершенностью, для другого эскиз и подмалевок.

В свое время Гариф Басыров устроил выставку, которую назвал «Маргиналии». Замечательный художник, кстати, ведущий художник «Химии и жизни». Он жил напротив меня и многие его пейзажи для меня прямо родные: вот наши толстые трубы ТЭЦ. Он в Матвеевском жил, а я на Мосфильмовской. Ну и мы познакомились, я брал у него интервью, и мне ужасно понравились его эти работы. И вот он говорит: «А я сейчас буду делать выставку маргиналий». Это даже не черновики, это…

Я много раз писал о том, что хорош не тот детектив, где автор ищет убийцу, потому что убийцу-то он знает, а тот, где он ищет бога. Наверное, «Преступление Гэбриэла Гэйла» или «Невидимка» Честертона. Все-таки не зря Набоков любил этого писателя. Из детективов Агаты Кристи я предпочитаю «Убийство в Восточном экспрессе» и «Убийство Роджера Экройда». «Десять негритят» — это хороший уровень. Кстати, я не рекомендую книги Кристи и Честертона для изучения языка, потому что все-таки они слишком сложны и путаны с детективной интригой. Тогда читайте Конан Дойла.

Мне атмосферно очень нравятся, конечно, «Пять зернышек апельсина» и «Пляшущие человечки». Именно потому, что страшно не тогда, когда…

Я читал его в изложении, в работе Чегодаевой и Проктора, соответственно. Думаю, что любые попытки восстановить это — они безнадежны. Понимаете, какая история? Если бы роман Диккенса был завершен, это был бы обычный, безусловно хороший роман. Но в незавершенном виде это великое, незабываемое произведение. Когда я с детьми его разбирал, я прочел там главу про странную экспедицию с Дердлсом. Вот ночью когда они приходят в собор, и мальчишка Депутат за ними следует. «Право, это была странная, очень уж странная экспедиция». Читаешь — и просто ну мороз по коже! Нет, конечно, в завершенном виде этот роман Диккенса, мне кажется, многое бы потерял.

Речь идет о терзаниях его духа, это метафора. Что вы ждете от Диккенса вообще реализма? Они нереальны, и никакие духи ему не являлись, три духа. А если и есть где-то более-менее потуга на триллеры, так это, конечно, в пятой повести — «Одержимый, или Сделка с призраком». Я думаю, что здесь нет никакого духовидения, это нормальная диккенсовская метафора. В какой степени сам Диккенс верил в такие вещи? Думаю, что не очень верил. Он как раз, скорее, такой реалист социальный, но он верил в удивительные, сверхъестественные силы человеческой природы. И потом, надо сказать, что какая-то попытка разоблачить мистику есть и в «Тайне Эдвина Друда».

Почему детектив стал главным викторианским жанром и,…

Не лучший его роман, на мой взгляд, слишком сентиментальный. И такие персонажи, как Пип, никогда мне особенно… Ну, детский роман. Лучший роман Диккенса — по-моему, это «Тайна Эдвина Друда». А второе место я твёрдо отдаю «Копперфильду».

«Разделяете ли вы мнение, которое обсуждается в научной молодёжной среде, а именно: у кого из молодёжи, занимающейся наукой, работает соображалка на перспективу, пока не поздно, должны уехать в более комфортные страны?»

Не хочу говорить про эмиграцию, потому что слишком много сейчас об этом говорят. У меня были когда-то стишки (грех себя цитировать):

Желающий ехать — быстрей уезжай.
Желающий действовать —…

Понимаете, никогда не бывает дословного заимствования, если речь идет не о пародии, да и в пародии тоже, в общем, не всегда. Другое дело, что она берет у Диккенса атмосферу: Диккенс все-таки — изобретатель рождественской сказки с этим сложным эмоциональным синтезом. Я думаю, что такие персонажи, как Хэм Пегети из Диккенса перекочевали почти без потерь в облик Рона Уизли. Конечно, черты Оливера Твиста есть в «Гарри Поттере» — это совершенно, по-моему, очевидно. Но именно черты, социальные роли, такая, условно говоря, компенсированная сиротка, компенсирующая сиротство и по мере сил пытающаяся как-то отомстить гонителям. До Диккенса это тоже существовало, но именно у Диккенса появилась эта…

Ну, хорошие тексты амбивалентны в любом случае. Я могу вам сказать последнее такое озарение, которое у меня была на эту тему. Такое, довольно внезапное.

Когда я начитывал «Тайну Эдвина Друда» для аудиокниги. И я впервые подумал, что та знаменитая новая и оригинальная идея, трудная в разработке, о которой говорил Диккенс, заключается в невиновности Джаспера. Понимаете, это интересная тема. Желающим я могу просто ее продать, потому что сам я всё равно писать не буду, но написать такой роман, написать вторую половину «Тайны Эдвина Друда» (он же наполовину написан, может, на 2/3) было бы очень интересно. Ведь невиновность Джаспера доказать очень легко, если…

Должен вас разочаровать, но ребенок мыслить умеет. Ваше дело — интенсифицировать этот процесс и, может быть, как-то научить получать от него удовольствие.

Понимаете, возможно, темой моего следующего курса (не буду говорить пока конкретно где) будут так называемые unsolved crimes и unfinished novels. Дело в том, что в поэтике неоконченного романа и нераскрытого преступления имеется много общего, имеются общие узлы (почти непременно присутствующая роковая женщина-медиатор — это естественная черта). Но самое главное, по какой причине романы бывают неоконченное, а преступление — нераскрытые? Причина в том, что явление оказывается шире, нежели авторская концепция, оно…