Понимаете, было бы легко так подумать, если забыть, каким на самом деле циничным и каким усталым человеком был Гашек в момент написания романа. У меня есть стойкое убеждение, что Гашек ненавидит массового человека, и Швейк для него — это вырожденный, выродившийся Дон-Кихот. Это Дон-Кихот, который заменен Санчо Пансой, они слились. Массовый человек, про которого Гашек издевательски говорит «он такой милый» в послесловии к первой части,— он действительно ужасно милый. Но все-таки он идиот. Вот эта постоянная швейковская туповатая улыбка, ясные глаза идиота, постоянная душевная ровность, индифферентность, знание огромного количества баек,— это так уныло. Представить свою жизнь рядом со Швейком, в казарме, наполненной Швейками, их запахами, их юмором, их рассказами, их воспоминаниями о том, где и сколько они выпили пива,— это страшная атмосфера. И атмосфера гашековского романа этим меня и удручает.
Я не люблю «Швейка». То есть я признаю, что это великое произведение; оно, наверное, адекватнее всего передает абсурд любой войны, и нравы любого офицерства оно тоже воспроизводит наиболее адекватно. Именно поэтому «Швейк» не приветствовался в Советской Армии, а из некоторых библиотек его просто изымали — это я хорошо помню. Швейк — это книга, вызывающая у меня активный внутренний протест, но она это чувство и должна вызывать. Этот роман без конца — тоже неоконченный,— он мог быть бесконечным, сколь угодно длинным. И, кстати говоря, попытки продолжения «Швейка» — Швейк в русском плену, истории со свиньями — они опубликованы, они довольно адекватны. То есть чтобы продолжать «Швейка», не надо быть Диккенсом, продолжающим «Эдвина Друда», не надо быть Ильфом и Петровым, продолжающими Бендера. Ни у кого не получилось продолжить Бендера, а продолжить «Швейка» не так трудно, так как это не требует каких-то сверхъестественных способностей. Хотя многие сейчас, наверное, будут горячо возмущаться — «Швейк» для многих любимая, настольная книга, многие ей восхищаются, разговаривают цитатами из него. Во времена армейской службы этот абсурд очень ценил. Но по окончании ее я все-таки считаю, что «Поединок» Куприна гораздо адекватнее, и он больше похож на литературу. При этом, конечно, Гашек нашел и нового героя, и новый стиль, но ей-богу, ребята, это так утомительно, понимаете? Вы же не можете заставить меня любить то, что мне как-то онтологически враждебно.
Притом, что «Швейк» вскрывает главную язву двадцатого века,— то, что главным героем этого века стал обыватель. Вот Честертон думал: «Как хорошо, что обыватель стоит на пути у фашизма». Оказалось, что обыватель является для фашизма идеальной питательной средой. Я знаю будущее Швейков, хорошо его представляю. Я знаю, что из Швейков легко сделать все, что угодно, а вовсе, так сказать, не тихое сопротивление является душой героя и его сутью. Сам Гашек был на Швейка совершенно не похож. Гашек — типичный человек раннего модерна, циничный, умный, начитанный.
