Незаконченными романы бывают по трем причинам. Либо автору надоело (или снялся конфликт), либо автор просто не успел закончить это по времени, вмешался бог, и книга приобрела вид незаконченной структуры, одного торса, но это гораздо значительнее и лучше получилось, потому что если бы «Тайна Эдвина Друда» была бы дописана, это не было тайной. Если бы были дописаны «Братья Карамазовы», обещанная большая вторая часть, то мы не знаем, к каким выводам пришел бы Достоевский. Но так вышло, что он как всю жизнь подражал Диккенсу, так и, получается, подражал ему и в этом.
Финальный незаконченный роман отзывается горькой трагической нотой: мы все-таки до конца не знаем, кто убил (и замечательная пародия на Дойла «Убийство русского помещика» — советская поздняя мистификация — нам на это намекает), и, главное, мы не знаем, куда пойдет Алеша. Идея, согласно которой Алеша будет цареубийцей, мне кажется все-таки недостаточно убедительной. Мне кажется, что Достоевский находился на резком повороте от государства-церкви, от монархизма. Мне кажется, что он шел к идее радости, которая воплощена в образе старца Зосимы, и духовной свободы, может быть, к какой-то форме монашества в мире. В общем, «Братья Карамазовы» стали романом, который породил бесконечно долгое эхо, было множество попыток его продолжения (об этом Елена Иваницкая замечательно написала), но, к сожалению, так и нет убедительной версии; мы только можем гадать о том, как выглядела бы голова Ники Самофракийской или Венеры Милосской, держащей зеркало. Мне кажется, что незаконченность этого романа — следствие какого-то божественного вмешательства, потому что, если бы он был завершен, он мог бы оказаться провальнее замысла, такое бывает. Здесь какое-то великое эхо возникло, возможность всех продолжений.
Ну и наконец третий случай, когда роман сознательно оставляется незавершенным либо потому что автор запутался, либо потому что незавершенная книга лучше, благороднее. Мне представляется, что Пушкин так поступил с «Онегиным». А «Онегин» завершен искусственно, бегло; явно совершенно действие происходит во сне, потому что Онегин, который, не встретив ни одной живой души, проходит с улицы в спальню Татьяны — это сон, симметричный аналогичному сну Татьяны. И кончается это таким же классическим эпизодом сна — пробуждением: «Но шпор внезапный звон раздался, // И муж Татьянин показался». То есть мне представляется, что при завершении романа Татьяна Ларина, согласно дьяконовской реконструкции, и должна была уехать за мужем-декабристом, и Онегин, разумеется, никак не мог к декабристам прийти, поэтому наброски о декабризме, которые называют «десятой главой», хотя на самом деле это предназначалось для полноценной девятой, связаны с мужем Татьяны, за которым она, подобно своему прототипу, Раевской-Волконской, уезжает в Сибирь. То есть действие романа, согласно этой реконструкции, для меня очень убедительной, как и все творчество Пушкина, по диагонали съезжает на восток. Но Пушкин предпочел такой внезапный обрыв то ли потому, что о декабризме не мог написать, то ли потому, что для него было важно вот так расстаться с героем, предельно его унизив, приведя его к полному краху, потому что он этого героя ненавидел и, в общем, ему мстил, как мне представляется.
Значит, когда роман не закончен искусственно, когда он оборван на полуслове «Песнь торжествующей любви»: «Что это значило? Неужели же…», или как оборван лермонтовский «Штосс» гениальный: «Он решился…». Если бы мы узнали, на что он решился, этот художник, то, скорее всего, и повесть не оставляла такого эха. Незаконченный роман имеет то безусловное преимущество, что он в каком-то смысле копирует жизнь. Потому что, понимаете, жизнь, взятая в такую рамку,— всегда огромная условность. Навели микроскоп на огромное пространство, и вот искусственно ограничили небольшой кусок, фабулу туда поместили.
Самый правильный вариант — «продленный призрак бытия синеет за чертой страницы, как завтрашние облака, и не кончается строка». Возникает этот «продленный призрак бытия» за чертой страницы набоковский, и, кстати говоря, ведь и «Дар» — незаконченный роман. Потому что, во-первых, он оборван, и мы должны только догадываться, где будут Федор и возлюбленная его проводить эту таинственную ночь, потому что Зина Мерц ключ свой отдала, Федор свой ключ забросил, завтра они сломают дверь, но ночью им надо куда-то деться. Есть версия, что они пойдут ночевать в тот сад, где он часто днем загорал в неглиже. Очень может быть, что и там они переночуют. Кстати говоря ключи счастья… Набоков же и хотел, чтобы на странице был помещен лежащий на полу ключ, брошенный в дверную щель, а важно еще и для него то, что «Ключи счастья» — это название, которое он собирался дать роману. Любопытно, что Зощенко так же сначала собирался назвать «Перед восходом солнца», то есть влияние чудовищного романа Вербицкой на предреволюционную молодежь было огромно.
Разумеется, то, что Федор не получает ключей от счастья, на мой взгляд, довольно важная деталь, потому что Федор во второй части романа, ненаписанной — недавно Бабиков ее подробно прокомментировал, опубликовал… Это лишний раз доказывает нам, что Годунов-Чердынцев с его культом счастья как-то не выглядит достойной альтернативой Чернышевскому. Чернышевский выходит и мучеником, и страдальцем при всей смехотворности некоторых его идей, а Годунов-Чердынцев все-таки эгоцентрично туп, как мне кажется. И в некоторых своих обертонах иронических он буржуазен, самодоволен, и «Жизнь Чернышевского» — книга довольно амбивалентна, можно ее по-разному прочесть. И вот эта амбивалентность героя во втором томе должна была обернуться смертью Зины, его одиночеством, разрывом с женой фактическим; тем, что он не состоялся как художник. Мне кажется, что здесь варианты продолжения были разнообразны и амбивалентны. То, что Набоков не написал вторую часть и не сумел, не успел написать «Ultima Thule»,— здесь, мне кажется, бог вмешался, потому что здесь Набоков, очень глубоко рефлексируя, мог что-то такое договорить о бессмертии души, что это просто оказалось бы слишком глубоким проникновение в тайны бытия.
Мне вообще кажется, что незаконченный роман «Solus Rex» («Ultima Thule» и «Solus Rex») — это лучшее, что написал Набоков. И там же он пришел к очень любопытной мысли: что жизнь развивается в двух мирах и что, если королева погибла там, то она должна погибнуть и здесь, и вот это ощущение двух миров — Терры и Антитерры — потом у него отразилось в «Аде». Если бы он это написал раньше, мне кажется, это было бы по-настоящему гениально, но вот вмешалась история.
Незавершенность книги создает ощущение какой-то конечной непознаваемости бытия, понимаете? Какое-то отсутствие финальной точки. Вот эта волшебное эхо… Представьте себе, что «Тайна Эдвина Друда» дописана, мы знаем, кто такой Дик Дэчери. Я-то думаю, что это сам Эдвин Друд, конечно, потому что там изложена история человека, которого извлекли из пирамиды. В общем, Дэчери как Друд мне представляется более перспективной идеей, чем Дэчери как Ландлес, но как бы то ни было. А не узнает его никто, потому что он после кажущейся смерти стал другим человеком. Но возможность всех вариантов стоит любого одного, она выше любого одного. Поэтому незавершенный роман, возможно,— это жанр будущего. Поэтому отсутствие разгадки больше, чем любая разгадка.
