Должен вас разочаровать, но ребенок мыслить умеет. Ваше дело — интенсифицировать этот процесс и, может быть, как-то научить получать от него удовольствие.
Понимаете, возможно, темой моего следующего курса (не буду говорить пока конкретно где) будут так называемые unsolved crimes и unfinished novels. Дело в том, что в поэтике неоконченного романа и нераскрытого преступления имеется много общего, имеются общие узлы (почти непременно присутствующая роковая женщина-медиатор — это естественная черта). Но самое главное, по какой причине романы бывают неоконченное, а преступление — нераскрытые? Причина в том, что явление оказывается шире, нежели авторская концепция, оно оказывается более широкой, загадочной, иногда более страшной природы, чем автор может себе представить.
Конечно, можно не закончить роман, как Фадеев не закончил «Черную металлургию»: он его писал о разоблачении вредителей, а вредители оказались благодетелями. Но, по большому счету, роман чаще всего не заканчивается (как музилевский «Человек без свойств») потому, что явление, обнаруженный автором художественный тип не поддается осмыслению. Ну, как не закончена «Жизнь Клима Самгина», потому что оказалось, что они нашли, набрели на очень живучий и важный художественный тип (ну, скажем, Горький — на тип сноба), но не поняли, как этот сноб умирает и что в нем хорошего, и почему этот сноб оказался живуч в любую эпоху. «Жизнь Клима Самгина» — это пример трагического авторского поражения, потому что героя нечем остановить. Все женщины его, все друзья его считают самым умным, он выживает в любую эпоху. Самгин оказался неубиваемым.
Более того, оказалось что Самгин живет и, главное, умирает, если выпадет умереть, гораздо красивее и осмысление, чем большинство борцов, прозрачных людей, которые приобретают цвет среды, которые вот во что верят, то и определяет их, что им книга последняя скажет, то ему на сердце сверху и ляжет. А ведь на самом деле Самгин совсем не таков. Мнение Самгина о человеческой природе — довольно скептическое, оно не меняется на протяжении всего романа. Горький, как все русские авторы, начал с ненависти этому типу, а закончил почти его апологией. Начало четвертого тома, размышления Самгина в Берлине — это почти слова Горького самого. И не зря он выбрал такого протагониста, чтобы осветить эту эпоху, потому что… не просто потому, что он для нее типичен, а потому, что взглядом этого человека эпоха высвечивается лучше всего, он видит её пошлости и пороки.
Все это я к тому, что явление, оказывающееся сильнее, глубже, крупнее наших представлений о нем,— это и есть главная причина всех незаконченных романов и нераскрытых преступлений, но это и главный стимул думать. Поэтому мне кажется, что детям надо давать незаконченные книги, которые они могли бы достроить, как, скажем, «Тайна Эдвина Друда», и описывать им нераскрытые преступления.
Ну, это потому, что мой следующий роман об этом, поэтому меня больше всего сейчас интересует эта тема — феномен разомкнутости. Там у меня действует математик, который описывает проблему разомкнутости, проблему открытого мира, разомкнутого мира. И то, что собственно разомкнутость и есть главная черта мира, его принципиальное неукладывание в любые концепции… Ну, это, как и всякий роман, укладывается в известный анекдот. Когда Эйнштейн попросил показать ему главную формулу мироздания, он говорит: «Господи, у тебя здесь ошибка».— «Да я знаю!» Вот то, что мир построен с трещиной, то, что он не укладывается в круглое цельное представление, и ни одна концепция не описывает мира и не дает прогностической функции (история, которая круглая как раз) — это самое интересное.
Вот давать ребенку ситуации разомкнутого мира, рассказывать ему о том, как вот паззл уже совсем было сложился — и вдруг последний квадратик опрокинул всю схему! Ну, кроме того, научить ребенка думать очень просто, рассказывая ему о тоталитарной пропаганде, о приемах лжи. Ребенка надо уметь готовить к такому, понимаете, критическому подходу, к критическому усвоению пропаганды. Это тоже форма просвещения.
Я помню, в лет двенадцать слушая какую-то программу иновещания… А нам давали в школе, в спецшколе английской рекомендовали слушать программы иновещания. И то, что они вещали — ну, такая Russia Today семидесятых годов. И меня жутко поразили эти программы! Они поразили меня каким-то тонким ядом, какой-то гораздо более утонченной формой вранья, таким, знаете, несколько панибратским тоном («старина», «дружище»), таким, вот каким разговаривают старые мгимошники. Такая форма обращения, панибратского похлопывания западного слушателя: «Мы тебя сделаем по-человечески, мы сделаем тебя с человеческим лицом, но это будет та же пропаганда». Я матери сказал: «Слушай, но ведь они все врут, и врут гораздо хуже, чем программа «Время». На что мать сказала: «Так вам затем, вероятно, и дают это слушать, чтобы вы учились распознавать именно такую ложь».
Страшно сказать, страшно сказать… наверное, не надо этого говорить, но когда именно большинство сотрудников редакции иновещания, «вранья с человеческим лицом», стали возглавлять новые перестроечные вещания, я уже тогда понял, что ничего, кроме глубокого фальшака, из этого не выйдет. И кстати, с каким же чувством постоянного недоверия я тогда (вот сразу после армии пришел) смотрел программу «Взгляд». Это было, понимаете, какое-то удивительное поветрие. Все на журфаке… А я вернулся же на журфак после двух лет отсутствия. Все на журфаке мечтали работать в программе «Взгляд», все девушки смотрели программу «Взгляд». У меня девушка была тогда такая, и у нее был любимец — Дмитрий Захаров. Она называла его Знайкой. Может быть, сила её очарования была такова, что я из всей программы «Взгляд» полюбил и до сих пор люблю главным образом Дмитрия Захарова, потому что его исторические расследования, его программы «Веди», его интерес к истории и тонкое понимание её — вот это его выделило из остальных.
К остальным я относился с априорным недоверием и тоже завидовал — не потому, что они были культовыми, а именно потому, что они говорили все то же самое, но, что ли, в более демократичной и увлекательной форме. Это было иновещание. И может быть, именно поэтому это иновещание закончилось, не породив ничего нового. Может быть, именно поэтому из НТВ получилось нынешнее НТВ. НТВ я, грешным делом, тоже очень не любил. А почему? А потому что они все оттуда. Потому что, допустим, Кулистиков — явно талантливый человек, но это человек этой породы, которую я тогда уже умел хорошо распознавать.
