Это довольно распространённый приём в прозе XX века. А как зовут главную героиню романа «Ребекка» Дафны дю Морье? Мы знаем, как зовут Ребекку, мир сосредоточен вокруг неё, а как зовут главную героиню, мы так и не знаем, и ни разу её по имени не назвали. Это приём, подчёркивающий иногда или безликость персонажа, или наоборот — его растворенность в толпе. Скажем, у некоторых героев нет имён, а есть только номера. Это касается и ремарковской «Искры жизни», это касается и замятинского «Мы».

Обратите внимание, что у самого Лужина тоже нет имени, а оно появляется в последнем предложении романа: «Закричали: «Александр Иванович, Александр Иванович!» Но никакого Александра Ивановича не было».…

Когда-то мне Кабаков сказал: «Русской литературе для того, чтобы угадать будущее, достаточно его экстраполировать, потому что всё идёт по прямой, очень предсказуемой линии». Они разные по манере, конечно, но очень сходные по эсхатологическим предчувствиям. Я люблю повторять фразу Новикова: «В девяностые годы над каждым издательством следовало вешать табличку «С антиутопиями вход запрещён»»,— воспретить это дело, немножко этого стало многовато.

Ну а проза двадцатых годов — тоже, господи помилуй, сколько одинаковых вещей. И вы сравните, кстати говоря, Маяковского и Замятина. Маяковский, конечно, не читал Замятина, тем более что «Мы» тогда по-русски не был издан (ну, может быть,…

Понимаете, Чернышевский же пишет утопию, и сознательную утопию. Ну да, «фаланстер в борделе», как писал Герцен, но тем не менее чугунно-стеклянные дворцы всё равно появились, только они железобетонно-стеклянные, «из стекла и бетона», как принято было писать. И в синхронизации работы и удовольствий тоже достигнуты определённые результаты: массовое общество построено. Так что Чернышевский очень многое предугадал точно. Ну и вопрос, что, конечно, буквальные уродливые крайности, слава богу, не осуществились. Осуществилась его программа скорее на Западе. Как и страшный прогноз Замятина из романа «Мы», скорее осуществился в образе тотально прозрачного общества на Западе, нежели в…

Нет, не думаю. Видите, отношение Замятина к Маяковскому — сложная тема. Маяковский по отношению к Замятину повел себя очень плохо — он поучаствовал словом и делом в травле Пильняка и Замятина. То есть он… Ну, вы помните, когда в двадцать девятом году за публикацию «Мы» и «Красного дерева» за границей на них обрушились все писательские организации. Но тогда это было ещё вегетарианское сравнительно время, и ничего им не было. Пильняк был репрессирован восемь лет спустя. А Замятина даже, может быть, за большевистское прошлое отпустили за границу, как-то обошлось. Он все равно умер в тридцать седьмом, но от грудной жабы.

А вот как относился Замятин к Маяку, к Маяковскому — это довольно сложная…

Нет, понимаете, проблема-то как раз в том, что для одних прозрачность, transparency является утопией, а для других — антиутопией. Для Замятина антиутопией было то, что для многих поколений (например, для Маяковского) было представлением об идеальном мире. Вы сравните вот эти прозрачные стены в «Клопе» и прозрачные стены в «Мы».

Конечно, Маяковский не читал «Мы», ведь по-русски книга не была издана тогда, а знал он ее в пересказе Якобсона. И конечно, он полемичен по отношению к Замятину. Ужас в том — вот это мне мои американские студенты дали прочувствовать очень наглядно,— что Замятин увидел опасность не там. Замятин написал свою антиутопию там, где советская интеллигенция 60-х…

Они отличаются очень сильно, примерно как шарашка от санатория. То, что Лимонов назвал, критикуя западное общество, «дисциплинарным санаторием». Интгерал — это шарашка, это такое гениальное провидение Замятина, будущего технического, тотально прозрачного мира, где люди заняты делом, где не осталось места эмоциям. Кстати, идея Стругацких — это тот же Интеграл с человеческим лицом. Поскольку у меня роман так или иначе связан с темой шарашки, я все время сейчас размышляю над темой шарашки как такой оптимальной, что ли, стратегии организации интеллектуального пространства при тоталитаризме. А другого-то варианта нет. И в связи с «Дау», конечно. И я думаю, насколько это способно…

Мне кажется, что legal thriller отступил перед триллерами другой породы. Объясню, почему. Legal thriller – «Мыс страха», например – удовольствие для тех времен, когда есть закон, есть способы обходить закон. И есть своеобразный вызов в том, чтобы наиболее изысканно или аморально (и при этом в рамках закона, как любит говорит один беззаконник-убийца) противнику что-то противопоставить, переиграть его.

Но это имеет смысл именно там, где есть игра, понимаете? И пока она есть. Там, где есть правила; там, где есть большая шахматная доска. Обратите внимание: политический роман, конспирологический роман тоже ушел. Потому что была большая шахматная доска, по терминологии Бжезинского,…

Да, может, безусловно. Скажу вам больше: в литературе большинство модернистских проектов строятся как раз на изоляции. В «Мы» Замятина город — безусловно модернистский проект, это как раз одна из крайностей модернизма с его абсолютной прозрачностью. Но, увы, он отгорожен от дикого мира стеной и существует в изоляции и системе запретов. Модернистский мир, вообще модерн — это не плюшевый рай, понимаете? Это довольно жесткое пространство самодисциплины, и любая модернизация может идти по разным сценариям. Бывает так называемая «авторитарная модернизация», когда она осуществляется в режиме диктаторского ручного управления. Такая модернизация возможна. Конечно, Берлинская стена к…

Довольно глубокая мысль, потому что Базаров же не разрушитель культуры, он не «Асмодей нового времени», как статье Максима Алексеевича. Нет, он как раз позитивист, он носитель идеи науки, и он предан ей религиозно. Да, возможно, это новый религиозный тип, только это не завет культуры, конечно, а это завет в узком смысле такого сугубо научного, рационального миропонимания. Замятин в «Мы» пытается развить вот это же мировоззрение — торжество логики, примат логики над эмоциями. Для меня, в общем, Базаров — фигура довольно привлекательная. Он не то чтобы пророк нового времени, но, понимаете, в России столько рационального, что некоторый культ рацеи ей бы не помешал. Как сказано у Юза…

Всякий раз, как я заговариваю об этом разделении, я иногда натыкаюсь на восторг, иногда ― на неприятие. Равнодушным оно никого не оставляет. Видимо, потому, что это самая тонкая, глубокая интуиция, которая вообще может посетить человека. Мы появляемся из белых шаров, а белые шары появляются из нас. Понимаете, в чем ужас? Любая структура, любое существо на известном эволюционном этапе ― это может касаться компьютеров, людей, растений ― переживает какое-то дуальное разделение. Я не знаю, почему так происходит, Бог так устроил, но в известный период жизни все делится на Apple и Microsoft. Объяснить это я не могу.

Мне не очень понятно, по какому критерию произошло это разделение. Это не…

Да видите, вас не ждет особенно приятных открытий на этом пути, потому что духовная атмосфера перестройки была не очень приятной. Советский Союз побеждался вещами не самыми приятными. Была свежесть, бодрость и надежда, но было отчаяние и, в общем, глубокое неверие в перспективу.

Главный жанр русской революции — утопия, в том числе космическая. Антиутопии исчислялись так, что хватило бы пальцев одной руки. Это «Мы» Замятина, может быть; платоновские «Впрок» и «Чевенгур», да и все, собственно. А утопии росли как грибы: научные утопии, технократические (как у Беляева), социальные,— полно. Кстати говоря, большинство этих утопий было очень наивно, утопия вообще трудный жанр. Но…

Рыбакова «Не успеть», это сильная книга. Из других антиутопий, наверное, мне ближе всех веллеровский «Самовар», где хорошая мысль сюжетообразующая. Где люди компенсируют свои физические недостатки полевыми качествами и магическими способностями. А у так называемых «самоваров» (людей, которые потеряли все конечности, просо обрубок и кантик) возникает чудовищная способность управлять миром. И в результате калеки, управляя миром с вечным ресентиментом, с гиперкомпенсацией, доводят мир до катастрофы. Потому что если гиперкомпенсации и гипеспособности дать человеку мстительному и травмированному глубоко, то миру мало не покажется. В последнее время я думаю, что эта антиутопия…