Не кажется ли вам, что будущий мир, который предлагает Чернышевский в «Что делать?», искусственен, неестественен, неприятен, даже глуповат, не говоря о том, что нереален?

Да потому что систем обладает не мозговым, а каким-то спинномозговым, на уровне инстинкта, чутьем на все опасное. «Что делать?» — это роман на очень простую тему. Он о том, что, пока в русской семье царит патриархальность, патриархат, в русской политической жизни не будет свободы. Вот и все, об этом роман. И он поэтому Ленина «глубоко перепахал».

Русская семья, где чувство собственника преобладает над уважением к женщине, над достоинствами ее,— да, наверное, это утопия — избавиться от чувства ревности. Но тем не менее, все семьи русских модернистов (Маяковского, Ленина, Гиппиус-Мережковского-Философова) на этом строились. Это была попытка разрушить патриархальную семью и через это…

Чернышевский в своей теории «разумного эгоизма» действует применительно к обстоятельствам 1863 года. Его книга «Что делать?», написанная в тюрьме, чего нельзя забывать. «Что делать, когда ничего нельзя сделать?» — так следовало бы читать ее название. Делать себя, безусловно. «Разумный эгоизм» заключается не в том, чтобы обеспечить собственное процветание. Он заключается в том, чтобы — по Цветаевой — заботиться о своей душе, не подменяя таковую заботу достаточно фарисейской благотворительностью (это я постоянно цитирую ее знаменитое письмо к Бессарабову). Не нужно думать, что душа дана вам для добрых дел; она дана вам для работы над собой.

Теория разумного или здорового эгоизма…

Абсолютно нереально. Пока, во всяком случае. Беда, в том, что сексуальная революция является чаще всего не следствием социальной, а, скорее, антитезой ей. Это попытка в гедонистических удовольствиях, в удовольствиях плоти, в радостях семьи как-то забыться от социальных разочарований. Сексуальная революция в России, действительно, имевшая быть в 20-е годы, прошла совершенно не по коллонтайским мечтам и не по коллонтайским лекалам. Это были афинские ночи среди комсомольцев, о которых писал Малашкин. Это было следствие разочарования в коммунистическом проекте, а не реализация его. Об этом я попытался рассказать в предисловии к «Марусе отравилась».

Для меня сексуальная революция…

Он был абсолютно понят в среде своих современников, и там был главный его призыв внятен: «Что делать? Себя». Более того, ведь основная идея Чернышевского состоит в том, что пока в России господствует патриархальная семья, никаких социальных изменений достичь невозможно. Но, видите ли, все новое, что внесла революция в русскую жизнь, все это в тридцатые годы было закатано в железобетон, и до сих пор не вернулось и не воскресло. Наши попытки переосмыслить сегодня семнадцатый год — это попытки людей, которые просто отделены этим железобетоном. Поэтому и идеи Чернышевского сегодня не воспринимаются. Но подождите, пройдет время, и они будут заново восприняты — и не потому, что семья будет…

Не думаю. Мне представляется, что для Достоевского Чернышевский был фигурой не достойной столь содержательного и полного ответа. Ответ Достоевского на теории Чернышевского содержится в памфлете «Крокодил, или пассаж в Пассаже» и отчасти в «Записках из подполья». Но «Идиот» — это совсем другая история, и «Русский человек на рандеву» тут ни при чем, хотя князь Мышкин — это как раз вариант полного бессилия русского человека перед лицом страсти, но ведь там же задуман не типичный русский человек, а человек особенный, человек «положительно прекрасный». Другое дело, что у Достоевского он получился больным.

Абсолютно точно, конечно. Видите ли, человека создаёт не вектор, а масштаб. После просмотра фильма «Завтра была война» (я в армии его посмотрел) я себе задал роковой вопрос: почему страшное сталинское время создало прекрасное поколение, которое спасло людей во время войны, спасло страну, и почему относительная свобода 70-х, такая полусвобода, породила такое гнилое поколение, среди которого мы сейчас и живём? Ответ очень прост: сталинское время было эстетически цельное и порождало цельных людей, а время свободы было временем полусвободы и порождало людей компромисса, людей полувыбора, полурешения — это всё было очень неинтересно. Поэтому я за то, чтобы время было эстетически…

Хороший вопрос. Как одно из зеркал Раскольникова. Перед Раскольниковым поставлены три зеркала: это Разумихин, Свидригайлов и Лужин. Вот в этих зеркалах он отражается. Разумихин — это здоровая часть его души (мы помним, что Расколькников выхаживал больного товарища), в Раскольникове есть честность, довольно высокая эмпатия (мы помним, как он там помогает Мармеладовым), он бывает даже добрым, хотя эта доброта истерическая, импульсивная и применительно к убийце это слово не очень звучит. Но Достевский верно предугадал, как называет это Губерман, «убийцы с душами младенцев и страстью к свету и добру». Второе зеркало — это Свидригайлов, это возможный уход не скажу в сладострастие, а в…

Как довольно наивную. Дело в том, что, понимаете, подлинная интерпретация Гоголя по его масштабам началась поздно в русской литературе. Я думаю, что лучшая книга о Гоголе, которая была написана, помимо очень хорошей книги Воронского, не опубликованной при его жизни (она вышла в ЖЗЛ 50 лет спустя, это блистательная книга абсолютно; на мой взгляд, она бесконечно выше книги Золотусского, хотя и Золотусского я очень уважаю)… Но книга Воронского — это блестящее произведение. Так вот, лучшая книга о Гоголе — это «В тени Гоголя» Андрея Синявского (Абрама Терца). Кстати говоря, у Чернышевского в «Очерках гоголевского периода» довольно много точных наблюдений. Чернышевский, как сказано о нем у…

Я тысячу раз читал такую лекцию, в том числе и школьникам. Я очень люблю «Что делать?» именно как роман, в котором я люблю «мысль семейную». Мысль этого романа очень проста… Я до сих пор не знаю, до чего там дорасшифровывались мои школьники, которые заказали себе книгу Ньютона, упомянутую там, и по ней расшифровывают книгу: ряды цифр, приводимые там, ничего, кроме как на шифр, не указывают. У меня есть ощущение, что главные две мысли романа очень просты. Первое: не будет политической свободы в стране, где нет личной свободы, в том числе и семейной. Эта мысль высказана у Чернышевского в статье «Русский человек на рандеву», но в таком наоборотном, более безопасном рассуждении, более как бы тихом ходе…