Нет, не думаю. Видите, отношение Замятина к Маяковскому — сложная тема. Маяковский по отношению к Замятину повел себя очень плохо — он поучаствовал словом и делом в травле Пильняка и Замятина. То есть он… Ну, вы помните, когда в двадцать девятом году за публикацию «Мы» и «Красного дерева» за границей на них обрушились все писательские организации. Но тогда это было ещё вегетарианское сравнительно время, и ничего им не было. Пильняк был репрессирован восемь лет спустя. А Замятина даже, может быть, за большевистское прошлое отпустили за границу, как-то обошлось. Он все равно умер в тридцать седьмом, но от грудной жабы.
А вот как относился Замятин к Маяку, к Маяковскому — это довольно сложная тоже история. Я думаю, что питерцы, особенно серапионы, вообще довольно скептически относились к московской литературе того времени. Как бы Чуковский ни любил Маяковского, но впечатление от чтения «150.000.000» в «Диске», в Доме искусств, было довольно сдержанное — и у него, и у большинства. Большинству вещь показалась до известной степени заказной. Да и вообще, насколько нравился ему по-человечески иногда сам Маяковский, насколько он вызывал у него сострадание, невзирая на то, что он, по слухам, приставал к его жене Марии Борисовне и так далее, настолько Чуковский скептически относился к его поэтической эволюции.
Как относилась к ней Замятин — я судить не могу, ну, я недостаточно знаю материал. Но одно могу сказать точно: он масштаб его не мог не оценить. И конечно, видеть в нем только сервилиста поэт R-13, который воспевает мощь «Интеграла»? Нет, я не думаю. Я думаю, что уж скорее самим своим существованием роман Замятина обязан строчке Блока «Стальных машин, где дышит интеграл». Конечно, Замятин имел в виду Блока. Он имел в виду тот путь, опасный путь, на который русская литература вступила в «Скифах». Вот, наверное, так бы я сказал.
