Боюсь, я должен вас огорчить. «Мокрецом можно только родиться»,— возвращаясь к «Гадким лебедям». Помните, там Банев забоялся, что он заболел проказой этой, что он стал мокрецом. И, по-моему, Нунан ему объясняет: «Извините, это врождённое, с этим надо родиться. Вы не можете стать мокрецом». Вы можете, конечно, при определённых условиях разогнать свой мозг до того уровня, что будете очень быстро всё понимать. Но что будет при этом с вашей доброжелательностью? Я, честно говоря, не уверен… Боюсь, что мы с вами — уже прошлое, мы — уже вторая ветвь эволюции. Ничего не поделаешь. Наверное, древнему человеку, питекантропу тоже было бы обидно, посмотри он на сегодняшнего какого-нибудь рокера,…

Боюсь, я должен вас огорчить. «Мокрецом можно только родиться»,— возвращаясь к «Гадким лебедям». Помните, там Банев забоялся, что он заболел проказой этой, что он стал мокрецом. И, по-моему, Нунан ему объясняет: «Извините, это врождённое, с этим надо родиться. Вы не можете стать мокрецом». Вы можете, конечно, при определённых условиях разогнать свой мозг до того уровня, что будете очень быстро всё понимать. Но что будет при этом с вашей доброжелательностью? Я, честно говоря, не уверен… Боюсь, что мы с вами — уже прошлое, мы — уже вторая ветвь эволюции. Ничего не поделаешь. Наверное, древнему человеку, питекантропу тоже было бы обидно, посмотри он на сегодняшнего какого-нибудь рокера,…

Нет! Нет никаких переходных форм, это я точно говорю. Это очень принципиальный вопрос. Переходных форм нет. Возможны браки между люденами и не-люденами. Такой брак замечательно описан (очень безнадёжно) в «Волны гасят ветер». Помните, когда Тойво Глумов пытается говорить со своей женой Асей и искренне пытается интересоваться её проблемами? Помните, когда он говорит ей: «Милая ты. И мир твой милый»,— и такая безнадёжная за этим стоит тоска! Страшно написано. Нет никаких переходных форм.

Мне когда-то Яськов (очень хороший, кстати говоря, палеоархеолог и по совместительству замечательный писатель) объяснял этот феномен. Ну, я человек-то, в общем, малопросвещённый, и я этого не…

Видите ли, Стругацкие вообще — довольно такая мачистская литература, мужчинская, киплинговская. И, конечно, в фантастике тех времен, в фантастике прежде всего героической, как раз в фантастике времен экспансии человечества на другие планеты, мужчины брали на себя наиболее тяжелые нагрузки. Представьте себе рядом с Горбовским женщину. Тем не менее, женщины у Стругацких есть. Как минимум в трех текстах одна и та же героиня, которая везде играет роль определяющую: это Майя Глумова. Прежде всего — в «Малыше», где она первая догадалась о том, что с Малышом не может быть контакта, что он другое существо.

Это очень страшная повесть — «Малыш». Я помню, мы с Кириллом Мошковым её обсуждали. Мошков…

Блистательный вопрос! Понимаете, тогда Николай Бурляев, играющий дикого мальчика, не просто так стал самым востребованным актёром своего поколения. Он сыграл его и в «Мама вышла замуж», и в «Иване». Между прочим, вот этот маленький мастер, который льёт колокола в «Рублёве», которому отец так и не передал секрета,— он из той же породы.

Я могу вам сказать примерно, как я себе представляю (хотя это тема отдельной хорошей лекции — тема детства в 60-е годы), откуда возникает вдруг эта проблема. Понимаете, тогда очень многие с опаской относились к детям, к детям нового поколения. И относились не только ренегаты и консерваторы, вроде Николая Грибачёва, который говорил: «Хватит вам, мальчики!» —…

Нет, это не так. Смотрите, я был вчера в Питере, и там меня позвали в 225-ю школу, в лицей «БиоТоп», который там у них базируется. Там сошлись дети очень разные: и талантливые, и, как мне кажется, несколько фриковатые, попавшие туда, потому что им было трудно в других коллективах. И трудно не по причине какой-то их повышенной агрессивности, а именно по причине интеллекта и нелёгкого характера. А интеллект и нелёгкий характер — они, как вы знаете, часто ходят об руку. Что я заметил в этих детях? А там этот лицей «БиоТоп» самоуправляется, там есть кабинет самоуправления, и в общем дети рулят школой, сами определяют, кого приглашать, там довольно жёстко выносят оценки преподавателям, определяют свою…

Тема человека и животного, тема эволюции животного в человека в мировой фантастике двадцатого столетия довольно распространенная. Потому что, понимаете, чем человек отличается от животного, что делает его человеком,— это самая болезненная, одна из самых болезненных проблем двадцатого века. Вот, например, доктор Моро считал, что можно животное допытать до состояния человека, и вот вам человек-пума, который его разорвал. Кроме того, доктор Моро уэллсовский полагал, что животное не знает закона, а человек знает закон и руководствуется этим. И вот эти знающие закон замученные звери сидят у него и повторяют: «Разве мы не люди?» Нет, не люди, поэтому и глаза так страшно светятся у ночного…

Будущее бесчеловечно по отношению к прошлому, как говорили Стругацкие. Будущее бесчеловечно в «Гадких лебедях». Людены расчеловечены, конечно. У меня более мягкий взгляд на это дело: мне кажется, что людены безэмоциональны в нашем понимании — свои эмоции у них, безусловно, есть. И есть много трогательного. Мне представляется вообще, что людены нам непонятны, но это не значит, что они нам враждебны. Они просто не всех возьмут в свое будущее. Но меня это, например, даже утешает, хотя я очень стараюсь им понравиться.

Мне жутко нравится последняя картина, «Сквозь черное стекло». Я не знаю, на какой фестиваль она поедет. Я видел весной этого года черновой монтаж и обревелся. Это просто жутко на меня подействовало. Она сделана такими лобовыми приемами, я ещё сценарий когда читал, я уже чувствовал, как бы это не оказалось слишком просто. Там, во-первых, потрясающая роль Суханова, лучшая, на мой взгляд. И какая невероятная история, какая она! Не знаю, по-моему, великое кино.

Да и вообще я люблю «Посетителя музея» — картина, которая в Европе прогремела, а в России почти никто не заметил в силу великих происшествий, которые тут начались. Страна целая рухнула, кому тут было дело до трудов Константина…

Знаю очень много и как раз знаю, что он стал бы возвращаться. Возьмите Стругацкого, «Парень из преисподней», где Гаг возвращается на свою планету, отлично понимая, что на Земле лучше. Но он рожден для своего жестокого мира. Обратите внимание на «Гадких лебедей», где последняя фраза именно — «Не забыть бы мне вернуться». Как раз человек, подобно Каштанке, наиболее охотно возвращается на свое пепелище, и это, кстати, очень важная тема для русской литературы. «Не нужен мне берег турецкий». Очень многие персонажи возвращаются на родину, какова бы она ни была. Важно не то, хорошо это или плохо, стокгольмский это синдром или какой-то другой синдром, но возвращение к…

Однозначно и безусловно — «Второе нашествие марсиан». Я могу сказать, почему эта вещь не пользовалась той славой, как, например, «Улитка» или «Лебеди», или «Хищные вещи века». Понимаете, она очень уж нелестная, вот в чем дело. Я считаю, что «Второе нашествие» — это вообще переломная вещь Стругацких, что уже поздние Стругацкие начинаются с нее. Для меня это очень принципиальная книга. Но она такая брезгливая по отношению к современному человеку! Вот эти все люди, которые начинают сдавать желудочный сок в обмен на синий хлеб,— это гениальная метафора абсолютно. Я думаю, что сорокинское «Голубое сало» в огромной степени, конечно, вдохновлено этой идеей — и не только по колориту, а по тому, что вот там…

Видите, насчёт «не самого удачного романа» — это, конечно, известное роскошествование. Потому что, конечно, на фоне «Улитки» или «Пикника», действительно, «Остров» не первый класс, но и не второй всё-таки (какая-то должна быть цифра между 1 и 2). А потом, Бондарчук совершенно правильно замечает, что «Остров» — та вещь, с которой нельзя расстаться. В конце концов, его «Притяжение» — это просто «Остров», переснятый глазами Рады Гаал (что, по-моему, совершенно очевидно), и это очень интересно. Просто Меньшиков сыграл Фанка… Меньшиков сыграл Мерзликина.

А что касается Стругацких — они тоже не избавились от этой проблематики. После «Острова» понадобилось написать «Жука в муравейнике» и…

Ну, у меня есть ощущение, что в будущем разразилась война — и отсюда их мутация, их уродство. А война эта разразилась из-за таких людей, как Павор, или отчасти из-за таких людей, как Банев. Они пытаются этот мир стереть, как дождём, и научить добру. Другое дело, что дети, которые из этого получаются, они не самые добрые. Но, знаете, любимая фраза Стругацких: «Прошлое беспощадно по отношению к будущему, но и будущее беспощадно по отношению к прошлому». Поэтому смешно требовать гуманизма от этих новых детей. Банев им говорит: «Ирония и жалость»,— а они неспособны ни на иронию, ни на жалость, потому что они уже знают от мокрецов, до чего этот мир довело ныне живущее поколение. И это одна из любимых моих…

Ну, Стругацкие говорят нам совершенно однозначно, что есть генетические болезни, которые никак нельзя имитировать. И помните, Виктор Банев очень боится, что он станет мокрецом, а ему объясняют, что с этим надо родиться. Понимаете, воспитать из себя человека культурного, мыслящего, сколь угодно прогрессивного можно, а человека нового типа — нельзя. Это другое устройство мозга. Поэтому нам надо с вами радоваться, если нас с вами возьмут пожить в будущее, и мы ещё будем всё время думать: «Не забыть бы мне вернуться?» — как тот же Банев в «Гадких лебедях». Но пожить — да, а поучаствовать — нет. Поэтому мне кажется, что людена воспитать нельзя.

А что такое зубец Т в ментаграмме —…

Человека нельзя воспитать ни добром, ни злом, а можно чудом. Человек воспитывается столкновением с непонятным: павианы, инцидент в Малой Пеше, дождь, если угодно. И потом, понимаете, что важно — теория воспитания предполагает соприкосновение с личностью учителя, христологической личностью вроде Г.А. Носова, которая отсылает к Га-Ноцри. Пока у нас не появится такой учитель, ни о какой теории воспитания говорить нельзя. Это должен быть учитель, который растворяется в детях, живет ими, и при этом не становится вождем маленькой тоталитарной секты. Вот это великое умение учителя не стать таким.

Рыбакова «Не успеть», это сильная книга. Из других антиутопий, наверное, мне ближе всех веллеровский «Самовар», где хорошая мысль сюжетообразующая. Где люди компенсируют свои физические недостатки полевыми качествами и магическими способностями. А у так называемых «самоваров» (людей, которые потеряли все конечности, просо обрубок и кантик) возникает чудовищная способность управлять миром. И в результате калеки, управляя миром с вечным ресентиментом, с гиперкомпенсацией, доводят мир до катастрофы. Потому что если гиперкомпенсации и гипеспособности дать человеку мстительному и травмированному глубоко, то миру мало не покажется. В последнее время я думаю, что эта антиутопия…