Во-первых, какая-то легитимация. А во-вторых, способность высказаться откровенно о застывшем времени, «застыли памятники времени». «Алиса», которая была для Кэрролла все-таки замечательной и гениальной, но пародией на сказки викторианской эпохи, все эти песенки «Еда, блаженная вечерняя еда» («Звезда, блаженная вечерняя звезда») и квазичерепеха, квазичерепаховый суп,— все это было для Льюиса Кэрролла мрачной и сардонической, но все-таки игрой. Для Владимира Высоцкого «Алиса…» была поводом серьезно и мрачно высказаться о времени, и время там запечатлелось. «Без причины время убивали ленивые … торопили, время понукали крикливые, плохо за часами наблюдали счастливые…» — вот это…

Нет, не думаю, потому что Алиса же не описывает мир, в котором живёт, а Алиса странствует по миражам своего подсознания. Мне кажется, что это ей сон снится. Как раз, если уж искать сходство между «Алисой» и «Улиссом», то как раз наоборот: «Алиса» — это «Поминки по Финнегану», «Finnegans Wake» в чистом виде. Отсюда, кстати, очень многие бредовые коннотации. Мне близка вот эта мысль Кубатиева, что «Улисс» — дневной роман, а «Finnegans Wake» — ночной роман, попытка построить язык ночи и язык бреда.

И в этом смысле, наверное (вот это очень интересный вывод), можно было бы добавить третий сюжет. Есть сюжет о войне, есть сюжет о странствии, а есть сюжет о загробном бытии. Алиса, которая странствует в…

Вот это трудный вопрос, потому что Стивенсон – довольно серьезный писатель. И «Владетель Баллантрэ» – серьезная вещь, мистическая, написанная, кстати, на сюжет тургеневской «Песни торжествующей любви», переведенной на английский в 1882 году. Стивенсону, конечно, она была известна. Да и «Алмаз раджи», и вся история принца Флоризеля, и, конечно, «Доктор Джекил и Мистер Хайд» – это серьезная взрослая литература.

Так получилось, что большая часть текстов увлекательных перемещается в детскую литературу. Классика сползает, смещается в область детской литературы. Для меня это более естественно, чем наоборот, чем когда детские тексты переходят в разряд взрослых – когда,…

Я не такой спец по Кэроллу. Я могу про Льюиса Кэрролла только высказать какие-то свои наблюдения. Понимаете, я вот, на свое счастье, уже ребенком обладал довольно таким недурным вкусом, и даже более того, вкус у меня был тогда получше, в детстве. Я сразу понял, что «Алиса…» — не детская книжка. И мне скучно и тошно было её читать. И мне не нравился радиоспекталь по ней, где, кроме песен Высоцкого, вообще всё мне казалось скучной путаницей. Это тяжелая, скучная путаница — на взгляд ребенка.

На взгляд взрослого читателя, которому эта книга, я уверен, и адресована на самом деле, хотя формально это сказка, рассказанная Алисе Лидделл, но там же мы понимаем, что Льюис Кэрролл рассказывал её…

«Алиса в Зазеркалье» — отдельная история. Если кратко, то «Алиса в Стране чудес» — это страшный сон девочки, которую замучили со всех сторон. Страшный сон девочки, которая ужасно пытается быть хорошей, но понимает, что правила, которые ей навязывают, взаимоисключающие. Страшный сон интеллигента в Викторианскую эпоху. Главные чувства в этом сне — страх, брезгливость, полное непонимание происходящего, скучный бред — вот так бы я сказал. «Алиса» — не радостная сказка, и, когда я в детстве читал «Алису» она не казалась мне ни смешной, ни веселой, и некому было мне объяснить, что постоянная путаница и абсурд, и гротеск — это не всегда смешно. Смеховая составляющая у гротеска есть, но она не доминирует.…

Блестящая мысль! Дело в том, что Набоков ведь — переводчик «Алисы». Он перевёл её и назвал «Аня в Стране чудес» или «Аня в чудесной стране». Так что, конечно, момент гибели, момент казни Цинцинната дезавуируется в момент, когда он понимает: «Вы же все — просто колода карт».

Другое дело, что, по-моему, в отличие от Алисы, Цинциннат всё-таки погибает, потому что пойти к людям, где стояли существа, подобные ему, мне кажется, ему всё-таки пришлось уже в состоянии посмертном. Это душа его пошла. И мир, который вокруг него рухнул,— это собственно его тело гибнет, это гибнет телесная часть мира. А душа, конечно… «Летела сухая мгла»,— по-моему, совершенно симфонический финал.…

Ну, видите, тоже я довольно много про это писал. «Алиса» — глубоко взрослое произведение, это совсем не детская сказка, произведение глубоко фрустрированного человека, которого все в мире и завораживает, и мистифицирует, и поражает, и все-таки поражает неприятно. Потому что мир «Алисы» — это, конечно, мир… вот знаете, я бы сказал, что это мир скучных чудес. Помните, был когда-то в «Солярисе» замечательный финал: «Еще не прошло время жестоких чудес». Так вот, «Алиса» — это такое бремя скучных чудес. Мир абсурдный, но невеселый. Мир дурного сна, который снится Соне, запихиваемой в чайник, мир чайной Сони. И все, что там происходит с Алисой… Знаете, это же сказка, рассказанная в жаркий…

Понимаете, я никогда в своей жизни не встречал книгу, которую мне было бы рано читать. Единственный раз, когда я спросил нашу преподавательницу в первом классе, которую я до сих пор вспоминаю с благодарностью, Валентину Григорьевну Колгатину: «Можно ли мне уже читать «Собаку Баскервилей»?» — на что она очень, по-моему, тактично ответила: «Просто через два года ты от этого получишь больше удовольствия». Но я и так получил большое удовольствие, спасибо.

Я не думаю, что ребёнку надо и, более того, можно что-либо запретить. Сейчас все говорят «как его заставить читать?», а вы — «запретить». Конечно, нужно ребёнку тянуться к запретной полке и читать…

Я думаю, на Хармса повлиял Майринк (он и сам это признавал), может быть, Льюис Кэрролл. Я не очень знаю, читал ли Хармс свободно по-английски (он знал немецкий в совершенстве), но «Алису» он наверняка знал. Тем более, что ее русские переводы появились еще в начале века. Правда, он, конечно, не читал перевода Набокова 1922 года – «Аня в стране чудес». Набоков вообще очень забавно русифицировал  – «Николку Персика» («Кола Брюньон»), «Аня в стране чудес». Но переводы Хармс знал, конечно. Я думаю, что Кэрролл на него повлиял.

А Эдвард Лир… Ведь, по сравнению с Хармсом, Лир – это абсурдист гораздо более веселый, более жизнерадостный. Хармсовский абсурд очень трагичен, хармсовское ощущение…

Это бывает, это такое взросление. У меня было наоборот с этим текстом, сначала раздражал, я не находил в нём ничего особенного. Я помню, Богомолов нам говорил Николай Алексеевич, а его мнение и его вкусы — это было непререкаемо. Богомолов говорил на Журфаке, что это лучшее, главное проявление Самиздата. В 84 году. Это произведение на грани гениальности, говорил он, на грани открытия совершенно нового горизонта у прозы. Я когда прочёл, был, скорее, разочарован. Два текста, которые доходили до меня позже других и вообще неохотно доходили. «Алиса в стране чудес», которая мне при первом чтении не понравилась и просто взбесила, и ни пластинка с Высоцким и Абдуловым не помогала, ничто меня как-то не…

Напрашивается глупая шутка про свинью: «Не надо быть свиньей, и дети не будут поросятами», но это, к сожалению, не помогает. Во-первых, эта острота довольно пошлая, а во-вторых, видите, даже Льюис Кэрролл, который уж на что любил детей (некоторые считают, что слишком) вывел все равно ребенка в образе поросенка в «Алисе в стране чудес», и дети обожают этот эпизод. Видимо, некоторое обаятельное свинство, действительно, входит в канон детского поведения. Знаете, я боюсь детей, которые хорошо себя ведут. Я боюсь послушных детей — не то чтобы из них вырастали рабы, но вообще всякое такое сладенькое послушание немножко подозрительно, оно наводит на мысль об Иудушке Головлеве, который,…

Вы прежде всего, конечно, ссылаетесь на Апдайка, хотя тетралогия о Кролике совсем не детская. Кролик, конечно, пошел с «Алисы». Потом в гениальном совершенно мультике «Иллюзионист» Сильвена Шоме, помните, там лейтмотивом является этот кролик, с чпоканьем доставаемый из цилиндра.

Кролик на самом деле, начиная с «Алисы», имеет тройную коннотацию, раз уж вас действительно интересует образ кролика, и в том числе у Апдайка. Прежде всего, это не кролик из «Алисы», а это бешено размножающееся существо, это существо, наделенное — как бы сказать?— невероятной потенцией и недостаточными средствами для того, чтобы её реализовать, потому что то денег у него хватает, то возникают какие-то у него…

А у меня очень часто такое бывало. Иногда я начинал читать какую-то вещь, а она мне совершенно не нравилась, как не нравятся жене Данилы-мастера подаренные Хозяйкой Медной горы украшения. А дочери они кажутся теплыми, греющими, она их с наслаждением носит, словно «кто тебя мягкой кисточкой поглаживает». Помните? То есть бывали книги, которые мне абсолютно казались чужими, чуждыми (как «Алиса в Стране чудес»). Проходило десять-пятнадцать лет, я к ним возвращался и с наслаждением перечитывал. Жизнь длинная, успеваешь ко многому пересмотреть отношение. Очень немногие вещи мне безумно нравились с первого раза (как «Монт-Ориоль» Мопассана, например). А вот «Жизнь» того же Мопассана я…