Принято считать, что в 70-е годы лучше всех работали Слуцкий и Самойлов. Слуцкий до 1979 года, Самойлов — до конца. Из более младших — Чухонцев и Кушнер, и Юрий Кузнецов. Это те имена, которые называют обычно. Алексей Дидуров писал очень интересные вещи в 70-е, и ещё писал довольно хорошо Сергей Чудаков — это из людей маргинального слоя. Губанов уже умирал и спивался в это время. Понятно, что Высоцкий в 70-е написал меньше, но лучше. Окуджава в 70-е почти все время молчал как поэт, Галич — тоже, хотя несколько вещей были, но это уже, мне кажется, по сравнению с 60-ми не то чтобы самоповторы, но это не так оригинально. Конечно, Бродский, но Бродский работал за границей и как бы отдельно, вне этого контекста.
Советский контекст предполагал определенные взаимоисключащие качества. С одной стороны, такую страстность, «жар под золой» — сквозной образ стихов Матвеевой, в том числе и этого периода, а с другой — колоссальную сдержанность, абсолютную нейтральность интонации, неприличность выкриков, такую глубоководность. Тарковский же не зря о себе говорил: «Я — рыба глубоководная», он действительно состоялся как режиссер в самое дурное время. «Андрей Рублев» — совсем не шестидесятническая картина. Шестидесятническим фильмом может быть «Каток и скрипка» или, отчасти, «Иваново детство», да и то уже не. Шестидесятничество было, конечно, прекрасным явлением субъективно, но преодоление его было необходимо, и в 70-е зазвучало несколько сильных голосов.
Некоторые, конечно, скажут: а как же вот Прасолов, а как же Рубцов, а как же так называемая «тихая лирика»? Ну мне кажется, что из «почвенного лагеря», условно говоря, или, скажем, из поэтов «кружка Вадима Кожинова» — назовем это так, самым ярким был все равно Юрий Кузнецов. Прасолов был хороший поэт, но как раз промежуточный, никак не почвенный, он как раз был разный, и по многим ощущениям, он ещё не успел развиться, хотя данные у него были великолепные. Очень интересным поэтом, конечно, был Рубцов, но тоже у него были замечательные потенции такого лирика иронического, а там, где он патетичен, он, как правило, неинтересен. Он интересен там, где он интимен, либо насмешлив. И любовная его лирика, скорее, некрасовского толка: трагическая, брезгливая, презрительная,— разная. Но она, в общем, очень непосредственна, и мне кажется, что Рубцов там, где он пытался быть громким и патетическим, там ничего не выходило. Вот «Тихая моя родина» — это гениальное стихотворение, при всех возможных претензиях к нему.
Поэзия 70-х годов требовала от поэта очень сложной стратегии, очень важных качеств. Наверное, лучше всего справились Кушнер и Чухонцев, каждый по-своему, очень своеобразно. При этом они друг другу постоянно симпатизировали, демонстрируя добрые нравы в литературе. Конечно, нельзя не назвать Шефнера, который в это время написал несколько, по-моему, гениальных стихотворений. Он очень соответствовал этой эпохе и был хранителем её лучших традиций. Замечательные стихи писала Слепакова, но это все стихи, которые в сборниках «Освобождение снегиря» и «Петроградская сторона», где очень много насилия, где, помните, еще:
Трель соловья щепотна и сложна,
Как раз под стать черемуховой кисти,
Спеленутая девственность, луна
И лунный вкус в соцветии и свисте.
Вот мне кажется, что это искусственная стесненность. «Так изящно сжат простором, так изысканно стеснен». Слепакова по-настоящему раскрепостилась в 80-е, конечно. 70-е годы были временем такой искусственной самодисциплины. И ещё очень хорошо об этой эпохе сказал Чухонцев:
И, может быть, некий поэт
Отметит среди помраченья:
— Затмение разума. Свет
Страдальчества и искупленья.
Вот это страдальчество и искупление было в лучших стихах Ольги Седаковой, в духовных стихах Аверинцева, по-моему, гениальных. Я не могу оценивать Аверинцева как ученого, но поэтом он был, на мой вкус, гениальным. Некоторые его стихотворения, в частности, «Но Ты говоришь: довольно…» — это просто классика. Вот удивительная школа русской религиозной поэзии, такой потаенной. В этом, мне кажется, был залог какого-то неожиданного развития. Ну вот, скажем, ранние стихи Сергея Тихомирова, которого я вообще считаю одним из лучших современных поэтов, но то, что он писал в 20-22 года,— это какой-то прорыв невероятный. Не представляю, как такой поэт мог их написать. Мне казалось, что это стихи 30-х годов. Я когда впервые его прочел, немедленно его нашел, познакомился с ним и не верил, что этот человек в 19-20 лет мог такое написать.
Надо сказать, что в 70-е годы очень интересно начинал Андрей Чернов, который потом тоже изменился и, как мне кажется, не всегда к лучшему, но у него были интересные стихи. Вообще, в каком-то смысле 70-е были даже интереснее 80-х именно потому, что они, что называется, готовили взрыв, готовили этот подъем. Михаил Поздняев, Геннадий Калашников,— те поэты, которым одну книгу с колоссальным трудом удавалось выпустить, но как-то заявить о себе этой книгой очень громко. Мне кажется, что из этой породы был и Александр Агеев, который со стихами завязал. Но вот Поздняева я ужасно люблю, это был удивительный поэт, редко о нем вспоминаемый. Редко вспоминаемый потому, что требует сложности, но кто любит, тот помнит, тот знает. Вообще мне кажется, что 70-е годы в некоторых отношениях были честнее, страшнее и интереснее 80-х, как ни горько об этом говорить. И вообще, время молчания и, казалось бы, безнадежности, воспитывает какую-то духовную аскезу. В этом смысле и наша эпоха очень перспективна.
