Одиссея

Нет, ну конечно нет. Конечно, он не всегда весел. Скажу больше. Трикстер — это не плут, это волшебник. Плут он в таком общем смысле. И плутовские романы, которые оттуда пошли,— это не романы обмана, а это романы странствий, романы проповедничества. Другое дело (вот это очень важно), что Христос считает уныние грехом, и Христос, конечно, не уныл. У Христа есть одна минута душевной слабости… и даже не слабости, а, может быть, и наибольшей силы, наибольшей страсти — это Гефсиманский сад и моление о чаше. Это ключевой эпизод Евангелия. И конечно, без Гефсиманского сада Христа мы представить не можем. Но, в принципе, Христос — это учитель веселый, парадоксальный, не в малой степени не унылый и не угрюмый.…

Объем странствий не так важен. Вообще странствия — это древнейший литературный жанр: путешествующий герой, который описывает мир. Такими координатами автор как бы обозначает мир, задается целью — описать вселенную, в которой происходит действие. Это не должно быть слишком долго, конечно. Путешествие Онегина, по Пушкину, занимало одну главу в девятиглавной структуре романа, которую так примерно можно, по статье Дьяконова, восстановить. Я согласен, что так оно и было. Ну и план девятиглавного романа остался. Странствие важно только там, где оно становится метафорой, где оно становится главным занятием героя, как в случае «Одиссеи» или как в пародирующей «Одиссею» эпопее «Мертвые души», в…

То, что он есть, то, что он пьёт, не хочет вписываться ни во что, а сейчас живёт ещё более маргинально, потому что уехал из города, не ходит на работу- ну он такой таёжный житель, скажем, наверное, такой персонаж сейчас существует, конечно. Я не очень знаю, есть ли сейчас что-то вроде поколения дворников и ночных сторожей. Думаю, нет. Но разнообразные, это именно не выживальцы, говоря словами Линор Горалик, о не те, кто выживают любой ценой – а это люди склада Хвостенко, «Хочу лежать с любимой рядом, а с нелюбимой не хочу». Очень высокой степени внутренней свободы, внутреннего несогласия со всей этой позорной скучной ерундой — вот так бы я сказал. Иванов на остановке. Кстати, я оказывал всегда,…

Отсылка, возможно, есть. Но если — обратите внимание, это очень важно — главная цель Одиссея — приплыть в Итаку, о чем вы сами и говорите, то Немо не приплывает туда, где его никто не ждет. Он бежит из Индии, если вы помните. Бежит по мотивам политическим. Так что это Одиссей, который сбежал. Не потому, что его там никто не ждет, а потому что его там преследуют. Но Одиссей, в отличие от Немо, он не всемогущ. И что-то я не помню случая, чтобы Одиссей кому-то помогал. «Одиссея» — это странствия хитреца, и он, кстати, хитрец очаровательный, но я не вижу в нем тех гуманистических посылок, которые есть у Немо. Одиссей озабочен тем, чтобы вернуть свое.

Знаете, вы так спрашиваете, как будто я уже тогда был литературным критиком. Я не знал ни Гомера, ни его современников. Думаю, что были. «Что мы знаем о лисе? Ничего, и то не все!» Помните, из Заходера? Что мы знаем об Античности? Замечательной была мысль Ильфа: «Установлено, что Гомер не писал «Одиссею». её написал другой древнегреческий старик, тоже слепой». То есть в смысле, какая разница? Не знаем мы ничего. Вообще, приходится признать, и это в русле многих сегодняшних вопросов, что большинство деятелей культуры не узнают ни посмертной, ни прижизненной славы. И это не всегда связано с качеством того, что они делают. Выход один — быть незаменимым, быть единственным. Сказать…

Нет, просто американцы гораздо точнее почувствовали глубокие корни этой метафоры. Американцы почувствовали здесь «Одиссею», где, если вы помните, Одиссей реально с помощью жертвенной крови воскрешает мертвых. Согласитесь, что эпизод с откапыванием вполне в духе такого гоголевского подхода, который когда-то один замечательный исследователь, написавший замечательную книгу о демонологии Гоголя, Кристофер Патни, мой приятель, в Северной Каролине работавший, назвал тогда «гоголевской эстетической некрофилией» — конечно, именно не сексуально-эстетической, но такое тяготение к мертвым душам, оно у него было, и к эстетике готической, гофмановской, немецкой эстетизации…

«Улисс» уже в мировой классике, понимаете, и как-нибудь без моего скромного мнения он обойдется. Все-таки Джойс написал главный роман XX века, хотим мы этого или нет. А как раз «Улисс» тем и велик, что этот роман, подобно «Одиссее», претендует на универсальное описание, на метаописание мира, в котором мы живем. И до сих пор, невзирая на две мировые войны, этот мир не разрушен, мы живем жизнью Блума и Дедалуса в огромной степени. И то, что Джойс через физиологию начал описывать точнейшие, тончайшие движения души, тончайшие психологические нюансы… Набоков правильно пишет, что как раз Джойс at his best, Джойс в лучшей своей форме — это физиология, через которую мы постигаем и культуру, и психологию, и…

В паре слов не расскажешь, ведь про роман «Улисс» пишут диссертации уже не один год, все-таки один из главных романов XX века, если не главный. В чем, как мне представляется, там главная победа Джойса? «Улисс» — это удивительно точное, как у Толстого, помните, «своды сведены так, что их не видно», это удивительно точное сведение в одном романе двух главных метасюжетов мировой литературы — это история Одиссея и история Фауста.

И вот то, что духовным сыном Одиссея, таким своего рода Телемаком, оказывается Стивен Дедалус, фаустианский персонаж — вот это великая догадка Джойса. Действительно в мире, особенно в литературе XX века, есть два ключевых сюжета: сюжет о трикстере — жулике, страннике,…

Можно и нужно, конечно. Дело в том, что в основе национального характера всегда лежит одиссея. И Веничка, и Пер Гюнт, и Блум — это такие портреты, попытка создать национальный характер. Ну, у Джойса национальный характер является, конечно, синтезом Дедалуса и Блума. И Дедалус, Телемах — он такой, наверное, в большей степени ирландец, чем еврей Блум. Но, конечно, Одиссей всегда Иван-дурак, «теория странствующего героя». Мне дочь когда-то, когда ей было семь лет, вдруг неожиданно сказала: «Я поняла: русский Одиссей — это Иван-дурак». Да, русский странствующий герой, безусловно так, который самый умный, кстати. Так вот, это-то меня и занимает в Пер Гюнте.

Вот Джойс всегда говорил: «Моя…

Нет, не думаю, потому что Алиса же не описывает мир, в котором живёт, а Алиса странствует по миражам своего подсознания. Мне кажется, что это ей сон снится. Как раз, если уж искать сходство между «Алисой» и «Улиссом», то как раз наоборот: «Алиса» — это «Поминки по Финнегану», «Finnegans Wake» в чистом виде. Отсюда, кстати, очень многие бредовые коннотации. Мне близка вот эта мысль Кубатиева, что «Улисс» — дневной роман, а «Finnegans Wake» — ночной роман, попытка построить язык ночи и язык бреда.

И в этом смысле, наверное (вот это очень интересный вывод), можно было бы добавить третий сюжет. Есть сюжет о войне, есть сюжет о странствии, а есть сюжет о загробном бытии. Алиса, которая странствует в…

У меня была единственная встреча с Хеллером, когда вышла «Closing Time», я встречался с ним в Нью-Йорке. Естественно, тогда я так обалдел от того, что передо мной Хеллер, в 1994 году, что я его об этом не спросил. Я успел ему только сказать, что мой дед тоже ветеран войны, и поэтому я до некоторой степени причастен к этому. Я Хеллера очень люблю. Конечно, я уверен, что фугообразное построение «Уловки-22» и особенно «Что-то случилось», кружение мыслей вокруг одного и того же, вот это педалирование постоянное ровного, нудного, казарменного фона жизни, этот волшебно преображённый солдатский юмор, доведённый до некоторой утончённости,— конечно, это из «Швейка» пришло.

Просто Гашек в силу…

Нет, Библия содержит один сюжет мировой литературы, и этого совершенно достаточно. Мы же знаем с вами, что в мировой литературе вообще три сюжета, открытые Борхесом: странствие, осада города и самоубийство бога. Странствие есть в Библии, но, конечно, в «Одиссеи» оно гораздо и нагляднее, и ярче. Осада города там тоже присутствует множество раз, но «Илиада» опять-таки гораздо архитипичнее и древнее, мне кажется, сам миф троянский. А что касается самоубийства бога, то — да, это самый яркий сюжет, самый яркий сюжет Евангелия и самая яркая часть Библии вообще, Новый завет. Это сюжет о том, почему человеку, человечеству нужен сюжет самоубийства бога.

Самый интересный ответ на этот вопрос…

Очень редко так бывает, что автора сводит с ума текст. Я думаю, что просто тут Гоголь столкнулся с некоторым пределом своих возможностей. Вот говорят, что он поставил себе неразрешимую художественную задачу. Нет, ничего там неразрешимого не было, и разговоры, что он планировал Ад, Чистилище и Рай — это гипотезы Вяземского. На самом деле он планировал «Одиссею», и далеко не все герои должны были там стать хорошими. Просто вопрос в том, куда может вернуться Чичиков, на какую Итаку.

Гоголь погиб, задохнувшись, как рыба на песке, задохнувшись без воды, без среды. Если бы он прожил ещё три года и дожил до конца «мрачного семилетия», он бы увидел реальность и смог бы насытить поэму реальностью. Он…