Нет, ну конечно нет. Конечно, он не всегда весел. Скажу больше. Трикстер — это не плут, это волшебник. Плут он в таком общем смысле. И плутовские романы, которые оттуда пошли,— это не романы обмана, а это романы странствий, романы проповедничества. Другое дело (вот это очень важно), что Христос считает уныние грехом, и Христос, конечно, не уныл. У Христа есть одна минута душевной слабости… и даже не слабости, а, может быть, и наибольшей силы, наибольшей страсти — это Гефсиманский сад и моление о чаше. Это ключевой эпизод Евангелия. И конечно, без Гефсиманского сада Христа мы представить не можем. Но, в принципе, Христос — это учитель веселый, парадоксальный, не в малой степени не унылый и не угрюмый. «Простим угрюмство — разве это сокрытый двигатель его?» — говорит Блок о себе. А он как раз подражает христианской модели, христианской морали как может. Его христианство очень глубокое. Кстати говоря, и судьба вполне христологична.
Тут в чем проблема? Мне кажется, что тоска, отчаяние, уныние — это вещи, характерные для следующего типа, более позднего. Потому что следующая эволюция главного героя мировой литературы, следующая его, так сказать, итерация, если угодно,— это Фауст. Фауст младше трикстера, Фауст появляется потом. Отличительная черта Фауста та, что он профессионал, у него есть дело в руках, он интересуется конкретным делом. Трикстер не имеет профессии. Его дар — это волшебство, колдовство, проповедничество, странствия, превращения, побеги, вознесения, воскресения. Вот это его специальность. А Фауст, который в общем в «Одиссее» играет роль Телемаха, такой сын трикстера,— это персонаж мрачный, трагический и в некоторых отношениях обреченный.
В литературе XX века, например, есть Бендер, есть Хулио Хуренито, Штирлиц, ну, Карлсон здесь назван, Гарри Поттер — это трикстеры, безусловно. А есть Фаусты. Фаусты — это доктор Живаго, скажем, это в огромной степени Григорий Мелехов (человек, который прежде всего профессионален — в командовании ли войсками, в обработке ли земли, он замечательный землепашец, он замечательный хозяин). Вот это профессионалы, которые воспринимают историю как отвлечение от своих главных дел. Нехлюдов, кстати, вот такой фаустианский персонаж.
Как раз Пастернак и называл «Доктора Живаго» «Опытом русского Фауста». Фауст — он не проповедник. Фауст — в огромном смысле жертва истории. А наиболее успешны те романы, в которых сведены два этих мотива. Ну, скажем, фаустианский персонаж, такой условный Телемах — это, конечно, в «Улиссе» у Джойса Дедалус, а трикстер — это Блум. Или в «Мастере и Маргарите» Мастер — профессионал, мастер (очень наглядно это, кстати), это Фауст, а, соответственно, Воланд, Мефистофель — это трикстер, весельчак, такой замечательный болтун.
Как раз Фауст и Мефистофель, двойное путешествие трикстера и мыслителя-профессионала — это, как правило, залог сюжета более разветвленного, более серьезного. Это уже скорее сюжет XX века, в котором трикстер выступает чаще всего соблазнителем, соблазном. Кстати говоря, очень часто он герой такой амбивалентный, не такой приятный.
