Можно ли отнести вампиров к трикстерским героям?

Конечно, и «Фауст» Холодковского нуждается в осмыслении и появлении нового «Фауста» – Пастернака. Сейчас еще «Фауст» Микушевича… Не знаю, каков он будет. И новые переводы Шекспира – это необходимо. Это перевод на язык современности, хотя мы никогда не будем современнее Шекспира (как не будем никогда умнее и талантливее), но в любом случае полезно знать и полезно помнить, что всякая эпоха добавляет какие-то свои оценки.

Почему я люблю преподавать? До очень много, что пишут современные студенты, я бы никогда не додумался. Глубина их восприятия и парадоксы их восприятия меня поражаю. Есть у меня очень умная девочка в гоголевском семинаре («Как Гоголь выдумал Украину»), и она говорит…

Нет, никогда! Я рекомендовал читать Холодковского, но не отдавал предпочтения, потому что… И Фета переводы надо читать, всё надо читать, и в оригинале надо читать, если можете. Перевод Пастернака самый демократичный, самый понятный, но тяжеловесный Холодковский тоже полезен. Да и Брюсова хотя и ужасный перевод, но случаются несколько замечательных кривых выражений, чья кривизна помогает понять Гёте лучше. Ну, он привык криво переводить Вергилия, с такой дословностью, буквализмом, поэтому он решил так же криво перевести и «Фауста». И там есть замечательные куски. В переводе Холодковского его читать именно потому тяжело, что он архаичен, тяжеловесен. А вот перевод Пастернака слишком, как…

Христологический персонаж, персонаж гамлетовского типа, условно говоря, странствующий учитель, сомневается в своем raison d'etre, праве быть. Это вопрос гамлетовский, вопрос донкихотский, вопрос христианский, вопрос естественный. У персонажа фаустианского этих вопросов нет, потому что его raison d'etre — это его профессионализм, его профессия, его занятие делом, как он это понимает. Фаустианский персонаж — это персонаж, который понял, что мир лежит во зле; который понял, что контракт на труд находится в руках Мефистофеля, так что если хочешь работать, тебе надо каким-то образом решиться: либо с Мефистофелем, либо с Хозяйкой Медной горы. Что как бы это твой посредник между…

Воланд не трикстер. Воланд — классическая иллюстрация того, что в фаустианской литературе черты триктера перешли к Мефистофелю. Свита трикстера перешла, глуповатые друзья, остроумие, отсутствие женщины, странствия. Только смерти и воскрешения нет. Оно как бы у Мефистофеля в анамнезе, когда его Люцифер свергнул с небес. Люцифер и Мефистофель соотносятся сложным образом. Один из духов зла, а духов зла много.

Мефистофель — это такой озорной покровитель гения. Кончно, он наследует трикстерские черты, но его главная функция — разведчик. Точно также эти трикстерские черты наследуют и Румата, и Штирлиц, и Путин как персонаж анекдотов, он же тоже разведчик. Он наделяется трикстерскими…

Знаете, по моим ощущениям кажется, что да. То есть это сделано автором не специально, это не намеренно так получилось, но вообще-то люцифер — это главный герой советской мифологии. Падший ангел, Мефистофель, который из всех ангелов, как мы знаем, «из всех духов отрицанья ты менее всех бывал мне в тягость, плут и весельчак». Это такой люцифер, носитель света, просвещения. Фауст — это же герой просвещения, в общем. Раньше считалось, что он продал душу дьяволу, а просвещение доказало, что Фауст отдал душу богу. Гете же не зря его вознес в конце концов? Мефистофель пытается его соблазнить, но Фауст вопреки Мефистофелю делает божье дело. Но если рассматривать эту ситуацию применительно к…

Мне кажется, он не просто перевел «Фауста» – он его прожил, поскольку заключение Ивинской стало для него аналогом заключения Гретхен. Он не зря писал ей: «Выйди из книги и взгляни со стороны». Она жила в этой книге, и эта  любовь поздняя озарила для него поздние годы. Он чувствовал себя Фаустом, влюбившемся в Маргариту и погубившем Маргариту. Пастернак не перевел «Фауста», а прожил его, пережил его. Мне кажется, это гениальная работа. И потом, он единственный, кто в полной мере обладал художественным инструментарием для передачи фантастического языкового богатства Гете. «Фауст» настолько многообразен ритмически, настолько  поэтически богат, что я не знаю, кто, кроме…

Это очень легко. Дело в том, что с годами черты трикстера стали переходить к Мефистофелю. Фауст печальный, задумчивый, совсем не трикстерский. И женщина рядом с ним всегда есть, и он становится причиной ее гибели. Друзей у него нет. Он профессионал, его съедает профессия, он выживает за счет профессии. А Мефистофель приобретает черты Бендера, как Воланд. Воланд и есть Бендер, транспонированный в другую среду. Потому что все люциферы пытаются подражать трикстерам. Они хотели бы быть ими. Сатана, соблазняя Христа, предлагал ему все, что ему нравится самому – власть, чудеса, поклонение, искушение, победы. А Христос просто говорит: «Следуй за мной». Или «Отойди за меня», «Скройся за…

Вообще надо быть сверхрусским, чтобы увидеть пошлость везде. Русские видят пошлость везде, кроме себя. С точки зрения русского, пошлость – это и Гете, и Гейне, и Диккенс, все пошлость. А не пошлость – это убить себя об стену. Но и то, и другое – это, по-моему, одинаковая пошлость. А убить себя об стену – пошлость, по-моему, гораздо большая.

Я не думаю, что Набоков всерьез это говорит. Набоков как раз из тех русских, которые умеют уважать чужое. Я тут давеча для студенческих нужд перечитывал комментарий Набокова к «Онегину». Сам перевод я не беру, перевод, конечно, обычный прозаический. Но комментарий гениальный. Набоков проследил и вытащил на читательское обозрение такое количество вкусных…

Во-первых, он бегает не за девками, он бегает за вечной женственностью, для Гете это очень важный образ. Он бегает за идеалом, а то, что этот идеал имеет черты прекрасной женщины – ну да, ничего не поделаешь, такова европейская традиция, начиная с античности. Елена, за которой бегает Фауст, никоим образом не предмет его вожделения, это воплощение истины. И это же касается и Гретхен, которая воплощение земной жизни, поэтому она и оказалась в раю.

Что бы я делал? Вопрос, который вы задаете, сродни моему любимому вопросу из повести Куприна «Звезда Соломона»: «У тебя было всемогущество, а на что ты его потратил, ты, мелкий канцелярский чиновник Цвет? Ты мог бы, дорогой друг, залить мир…