Во-первых, он бегает не за девками, он бегает за вечной женственностью, для Гете это очень важный образ. Он бегает за идеалом, а то, что этот идеал имеет черты прекрасной женщины – ну да, ничего не поделаешь, такова европейская традиция, начиная с античности. Елена, за которой бегает Фауст, никоим образом не предмет его вожделения, это воплощение истины. И это же касается и Гретхен, которая воплощение земной жизни, поэтому она и оказалась в раю.
Что бы я делал? Вопрос, который вы задаете, сродни моему любимому вопросу из повести Куприна «Звезда Соломона»: «У тебя было всемогущество, а на что ты его потратил, ты, мелкий канцелярский чиновник Цвет? Ты мог бы, дорогой друг, залить мир кровью. Да, это было плохо, но это было бы величественно. А ты что сделал? Букетик сирени поймал, скачки выиграл? Вот ты и будешь коллежским регистратором».
Что бы я делал? Тут как, в «Слове пацана»: «А что бы я делал на твоем месте? Я не был бы на твоем месте», как в диалоге с отцом во второй редакции восьмой серии. Будь я Фаустом, я бы сделок с Мефистофелем заключать бы не стал. Просто потому, что я знаю примерно, что такое Мефистофель; я знаю, что он великий обманщик. Как писала покойная Якушева, она очень много написала об этом: «Практически все, что может предложить Мефистофель, можно купить за деньги или достать иным способом». Иными словами, все предложения Мефистофеля довольно чмошны.
Ну что он может дать? Он может дать богатство, достать женщину. Но, простите, «лучше девушка дать не может больше того, что есть у нее», как говорит наш фаустианец Гумилев. Мефистофель не может сделать главного – он не может изменить меня, он не может сделать меня лучше, умнее, талантливее. Он не может дать мне истину, вечно ускользающую, когда ее ловишь за хвост. Он не может сделать меня гением. Сам я могу постараться, да и то это проблематично. Поэтому сотрудничество с Мефистофелем – это вообще довольно проигрышная стратегия.
Если бы у меня появилось некоторое всемогущество… У меня очень примитивные желания. Я бы построил идеальное образовательное учреждение, в котором мне и моим ученикам было бы хорошо. Чтобы они там строили новую вселенскую обитель и новую утопию. По крайней мере, никаких эротических мечтаний и эротических утопий у меня не было бы, потому что я уже нашел то, что искал. Какая стрела летит вечно? Стрела, попавшая в цель. Действительно, очень высокая степень совпадений психологических, эмоциональных, физиологических предполагает, что с одним человеком можно прожить жизнь и не заскучать. Это возможно. А других целей и пожеланий у меня бы не было.
Я бы пожелал знать хотя бы шесть языков и знать их в достаточном совершенстве. Потому что мне не трудно преподавать по-английски, на обиходном уровне. Как говорит Ирка Лукьянова, «у тебя хороший спецшкольный английский». Но мне хотелось бы выразить больше, мне хотелось бы больше сказать.
Прежде всего потому, что мне мой английский позволяет прочувствовать те муки слова, о которых пишут многие графоманы. «Холоден и жалок нищий наш язык», по Надсону, хотя он совсем не был графоманом. Пытаешься выразить больше, чем можешь. По-русски хотя бы интонациями, инверсиями (русский в этом плане богаче, инверсий больше) я могу сказать больше. А по-английски, скованный и грамматикой, и словарным запасом, я преподаю процентов на 70 своего уровня. Это довольно мучительное ощущение. То есть я понимаю, что я мог бы лучше это делать. А для перфекциониста хуже этого не бывает.
Конечно, с годами какие-то словечки выучиваешь, какие-то жаргонизмы осваиваешь. Но ничего не поделаешь, мой английский всегда будет хуже моего русского. Наверное, это то единственное, чего бы я пожелал.
