Гете всегда был популярен, он, простите за каламбур, не знал непризнания. Но два пика славы несомненны: первая часть «Фауста» и «Страдания юного Вертера». «Страдания…» были настолько модной книгой, что предполагаемое место упокоения Вертера стало местом паломничества, самоубийства стали модой, носили все одежду под Вертера, желтые эти канареечные штаны. Но самый яркий пример – по крайней мере, для России – в том, что «Страдания юного Вертера» сподвигли Лермонтова на «Героя нашего времени».
«Нет, я не Байрон, я другой», – говорил Лермонтов, имея в виду совершенно конкретную проблему. Его возводили к Байрону друзья, коллеги, но возводили неосновательно. Он байронит (в терминологии Аксенова), а не Байрон. Василий Павлович сам подчеркивал, что русский байронит – пародийное имя, как Онегин. В основе своей, конечно, не на Байрона ориентировался Лермонтов. С Байроном свои отношения выяснял Пушкин. И, конечно, он его победил, положил на лопатки. А вот Лермонтов имел гетеанские, философские, масштабные помыслы. Он хотел быть вершителем судеб, крупным государственным мужем, учителем целого поколения, как Гете. Фаустианская проблема его волновала, и «Сказка для детей» – это попытка русского «Фауста».
Но он написал русского «Вертера». Туда даже введен Вертер – вечно несчастный в любви и в друзьях доктор Вернер, который отличается от гетевского героя одной буквой. Такой же несчастный, мизантропический. Есть прямые аналогии в экспозиции, вообще в композиции. Появление героев «Княжны Мери» на водах и одинокие странствия Вертера вокруг целебного источника в начале. Все отсылает к тому, что «Герой нашего времени» задумывается как жесточайшая пародия на Вертера.
Мне здесь поневоле вспоминается этот литературный анекдот, пародия на Хармса. Помните, однажды Тургенев решил написать роман, назвал его «Герой нашего времени». Там интеллигент попадал на Колыму. Потом Тургенев испугался и стал переделывать. Вместо царя Николая Павловича ввел Максима Максимыча, начальника крепости. Вместо зэков – девушек, и не они обижали героя, а он их. Заменил Колыму кавказскими водами. И отправил роман в «Современник». И подписался Лермонтовым. Потом среди ночи вспомнил: название-то, название-то он не изменил! Вскочил, и в ту же ночь уехал в Баден-Баден. В этих анекдотах Тургенев все время уезжает в Баден-Баден.
Что сделал Лермонтов с романом Гете? Он действительно ситуацию, когда девушки обижали героя (Шарлотта С.), заменил на другую ситуацию, где герой обижает девушек, но это не приносит ему ни малейшего удовлетворения. А так, конечно, Печорин – это анти-Вертер, но роднит их одна ключевая вещь. А роднит эти два романа, «Страдания юного Григория Александровича Печорина» (то есть «Героя нашего времени») и «Страдания юного Вертера»… Кстати, «Вертер» вполне мог бы называться «Герой нашего времени», если бы Гете был более амбициозен. В чем ключевая проблема «Вертера»? Роман увлекательно читается, он очень компактный, довольно живой. Ключевая проблема романа вовсе не в том, что Вертер влюблен в Шарлотту, чья мать умерла, она старшая среди восьмерых детей. Ее проблема в том, что у нее жених имеется. Причем жених этот – друг Вертера, у них прекрасные отношения. Альберт, его зовут.
Но несчастная любовь Вертера к Шарлотте – это не стержень романа. Стержень романа типично подростковый: вот есть Вертер – умный, талантливый, прекрасно знающий литературу, отлично рисующий, музыкально одаренный. И он никому не нужен. Потому что у него низкое происхождение, он не умеет ладить с сослуживцами. Ни на одной из своих служб он не может удержаться, потому что ведет себя бестактно, потому что в собрании, где его совершенно не ждут, он появляется. Потому что он заставляет всех слушать свои разглагольствования, а всем дела нет. И 90 процентов романа… Собственно, на чем роман стал знаменитым, где площадка для самоидентификации читателя, которая позволяет ему подключиться к Вертеру? Несчастны в любви были все, ничего в этом нет трагического нет, иногда попадается такая глупая женщина, которая не может оценить всех наших совершенств.
Главная проблема Вертера в том, что его интеллектуальные совершенства, его художественная продвинутость (простите за выражение) никем не может быть оценена. Это человек с невостребованными талантами. Это ситуация Лермонтова, который мог бы принести на алтарь отечества все свои дарования, но отечество требует совершенно другого – не службы, а прислуживания. Эта же коллизия у Чацкого. Это молодые романтики, которые хотят служить своему отечеству так, как это было бы не унизительно для них. Но, поскольку у Вертера низкое происхождение, денег у него нет, заступаться за него некому, никому совершенно не нужны его способности, – вот это драма той невостребованности, которую переживает и Печорин.
Помните, там Печорин все время говорит: «Я чувствую в груди своей силы необъятные», но приложить их ему не к чему. Потому что он живет в эпоху, когда такие люди не нужны. И Гете прожил бы такую жизнь, если бы ему не повезло жить в эпоху «Бури и натиска», когда вся Германия переживала взлет романтических увлечений. И такие люди, как он, с его абсолютно революционной прозой, с его новой поэзией оказываются нужны, оказываются востребованы. А еще за 50 лет до того на него никто внимания бы не обратил. Конечно, он сам совершал эту революцию. Но он совершал ее тогда, когда вся Европа тряслась в революционной лихорадке. Кто бы обратил внимание на Руссо, если бы он жил за 20 лет до того? Но эпоха Просвещения вознесла его, вознесла она и Вольтера, который – будем откровенны – в первые 40 лет своей жизни никому по-настоящему известен не был, кроме узкого круга друзей.
Эпоха Вертера наступила, к сожалению, поздно. Вертер не дожил до нее, он застрелился. Но и Печорин ведь, по большому счету, мог бы развернуться, мог бы поставить себя, если бы для него была хоть одна возможность, хоть одно поприще. Но поприщ нет. Понимаете, почему мы любим Вертера? (те, кто читали роман). То, что говорит он о людях, очень верно.
В его дневнике, в его переписке с другом (первая часть – переписка, вторая – дневник), в его мыслях о будущем, о государстве, и так далее, – во всем этом нас поражают больше всего точные диагнозы, которые он раздает большинству. Он говорит: «Большая часть людей тратит свое свободное время либо на то, чтобы жрать, либо на то, чтобы добывать жратву, либо на то, чтобы всеми силами избегать свободного времени, избегать свободы». Об этом и Фромм говорил, но просто у Гете это выражено гораздо остроумнее и гораздо раньше.
Большая часть людей нуждается только в зависимости, в стабильности и в формальном благонравии. Единственный человек, которого Вертер выделяет из этой среды, – это Шарлотта. Не только потому, что она красива (а она очень красива). Но прежде всего потому, что в ней есть заложенная эмпатия, сострадание и доброта. Она умеет любить. Она любит этих детей, за которыми смотрит, она жалеет Вертера. И, в общем, он не виноват, что она любит другого. Другого она любит за его внутреннюю силу. А Вертер же истерик.
Кстати говоря, финальный эпизод романа «Герой нашего времени», а именно «Фаталист», здесь тоже присутствует. Потому что там предлагает Вертеру эту пари с двумя пистолетами, он думает, что они не заряжены. «А ну-ка приставлю я ко лбу, буду-ка я стрелять, проверю-ка я судьбу». Потом он и гибнет от этого пистолета, это все поставлено у него очень хорошо.
Вертер – истерик. Шарлотта не виновата, что ей нужен рядом надежный, способный, уверенный человек. А Вертер – это тот человек, которому многое можно прощать. А ей не хочется прощать; ей нужно, чтобы ей было хорошо. Помните, там Вертер говорит, что мы должны прощать гению: «Мы должны прощать реке, когда она выходит из берегов. Нельзя же ценить реку только за то, что она в своих берегах». Это потому, что Вертер действительно человек избыточный, чрезмерный, не умеющий вести себя с людьми. Но ему никто не хочет этого прощать, с ним никто не хочет мириться. Дело в том, что чрезмерность, нетипичность, outstanding, выход за все рубежи (а в Вертере этого очень много – и в стиле его, и в разговорах), – это черта человека нового поколения, который попросту не видит, почему надо постоянно врать, смиряться, что-то изображать.
Главная проблема Вертера в том, что он окружен ничтожествами и должен постоянно доказывать свое право на существование людям, не имеющим права на существование. То есть имеющим, но злоупотребляющим, скажем так. Это нормальная подростковая драма. Ведь писал доктор Спок о том, что у подростка два главных страха: «неужели я не такой, как все?» и «неужели я такой, как все?». Вертер отчетливо знает, что он не такой, как все. Его главная подростковая драма в том, что он – гений, который пришел спасти мир, но «мир не желает меня признать, мир не желает спасаться». В отражении этой драмы, которую каждый сколько-нибудь значительный подросток обязательно в жизни испытывал, – в этом отношении, конечно, Гете нет равных.
Мы можем, конечно, сказать, что Вертер – истерик, что он мальчишка, требующий к себе повышенного внимания, а надо быть таким, как Альберт. Но тем не менее, любим-то мы Чацкого, а не Молчалина. И драма этого неуместного, несчастливого, несдержанного человека продолжает трогать нас, потому что мы видим в нем глубокую внутреннюю линию. И Печорина мы будем любить, несмотря на то, что он, в общем, конечно, скотина.
