Да понимаете, Мережковский был достаточно умный человек, чтобы не приходить в отчаяние из-за глупостей, сказанных Брюсовым.

Брюсов был человек не очень умный, это верно. Он человек очень образованный, очень талантливый. На мой взгляд, в некоторых своих стихах просто гениальный.

Брюсов — гениальный поэт садо-мазо. Садомазохизм — его ключевая тема. Тема насилия, неизбежно сопряженного с властью, тема насилия в любви — это его ключевые темы. Он это всё очень хорошо выражал. Но у него и со вкусом обстояло плохо, что видно по его прозе. Зеркало поэта, зеркало качества его стихов — это его проза. Проза у него была, прямо скажем, если не считать «Огненного ангела» и нескольких страниц из…

Нет, никогда! Я рекомендовал читать Холодковского, но не отдавал предпочтения, потому что… И Фета переводы надо читать, всё надо читать, и в оригинале надо читать, если можете. Перевод Пастернака самый демократичный, самый понятный, но тяжеловесный Холодковский тоже полезен. Да и Брюсова хотя и ужасный перевод, но случаются несколько замечательных кривых выражений, чья кривизна помогает понять Гёте лучше. Ну, он привык криво переводить Вергилия, с такой дословностью, буквализмом, поэтому он решил так же криво перевести и «Фауста». И там есть замечательные куски. В переводе Холодковского его читать именно потому тяжело, что он архаичен, тяжеловесен. А вот перевод Пастернака слишком, как…

Да я бы не сказал, что он стоит особняком. Проблема в том, что людей его поколения, да и собственные его тексты мы знаем очень мало. Пропал роман «Странники ночи», пропало огромное количество стихов. Он чудом восстановил «Розу Мира» перед смертью. 

Андреев принадлежит к поколению, которое было не просто выбито (он участвовал в войне и мог много раз не вернуться оттуда), но к поколению, которому грубо заткнули рот. Он ровесник Благининой, он ровесник Тарковского и Штейнберга.  Это поколение было загнано в переводы, либо сидело, либо молчало и писало всю жизнь в стол. Поэтому самое удивительное, что контекст андреевского творчества, метафизики вот этой, из которой, на мой…

Научную поэзию в 20-е годы пытался без особого успеха разрабатывать Валерий Яковлевич Брюсов, который вообще был большой новатор и экспериментатор. Но поскольку интересовал его в жизни по-настоящему только садомазохизм, его стихи на любую другую тему обладают, при некотором блеске формы, известной бессодержательностью. То ли дело «Египетские ночи», которые он из пушкинского наброска превратил в полновесную 6-главную поэму.

А что касается научно-фантастической поэзии, то здесь на память приходит прежде всего поэма Семена Кирсанова «Зеркала». Кирсанов вообще, понимаете, мечтал быть прозаиком. Ему всё время приходили сюжеты, которые он продавал разным людям вроде, например,…

Понятно, что наш век совсем не бронзовый… Свой Серебряный век мы пережили в 70-е годы, уже упомянутые. Там типологически очень много сходного. Я согласен с тем, что Блок — это поэзия стиля, но совершенно не согласен с тем, что это эпоха стилизации. Видите, такое пренебрежительное отношение к Брюсову мне совершенно несвойственно и непонятно. Где Брюсов стилизатор? Только во «Всех напевах», а «Tertia Vigilia» — это абсолютно самостоятельное произведение; кому-то нравится этот слог, кому-то не нравится. Мне кажется, что у Брюсова есть свой голос.

Бунин не стилизатор абсолютно, кого он стилизует в «Одиночестве»: «И ветер, и дождик, и мгла… Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку…

Влияние было очень опосредованным, я думаю, что скорее личным, нежели поэтическим. Брюсов — как-то получилось… Вот о ком бы лекцию я с удовольствием прочитал, потому что этого поэта люблю. Брюсов, как мне представляется, единственный в России поэт самомазохизма, которого садомазохизм интересовал решительно на всех уровнях, от эротического до политического. Отсюда же его внимание к метафизике власти, к проблеме власти. Как у Генриха Манна у «Учителе Гнусе» сложное взаимоотношение между рабством и подчинением, рабством и причинением боли,— это его занимало.

Он оставил, наверное, замечательные памятники сложно эволюционировавшего садического отношения и к женщине, и к…

Илья, спасибо, я люблю очень ваши вопросы. Я не думаю, что это можно так назвать, хотя вы довольно точно охарактеризовали тютчевский приём или, вернее, вот этот слом интонации, который часто есть. Дело в том, что у Тютчева вообще очень мало мажора, и если он есть, то прежде всего в таких стихах пейзажного порядка:

Какое лето, что за лето!
Ведь это прямо колдовство —
Но как, скажи, далось нам это
Так ни с того и ни с сего?

А вообще-то, его мажор и минор — это суть две стороны одного отношения к внешнему миру. Для Тютчева человеческая жизнь окружена смертью везде, на каждом шагу: «Как океан объемлет шар земной»…

И бездна нам обнажена
Со своими…

Брюсов, во-первых, написал эти стихи в порядке игры литературной: просто он с Гиппиус поспорил, что найдет там рифму к слову «дьявол». Но он ещё раньше написал «Когда я в бурном море плавал…» Но у Брюсова была некоторая такая дьявольщинка в его поведении; правда, люди модерна очень четко разделяли жизнестроительство, жизнетворчество и быт. Это бесило, скажем, Ходасевича, который как раз был за последовательность, за гибель всерьез. Но у Брюсова в одной части его жизни были пироги с морковью, активная издательская деятельность, благополучный брак и самопиар, а в другой стороне его жизни — и он грамотно развел эти две свои ипостаси — роман с Надей Львовой, трагическая история с Ниной Петровской.…

Я в предисловии к этой книжке «Страшные стихи» пишу, что страх — это лирическая тема, не хуже всякой другой. Но и садо-мазо — лирическая тема, не хуже всякой другой. Это то же самое «Odi et amo», только в таком, если хотите, более вульгарном преломлении, более плоском варианте. А почему об этом не писать? Главный поэт русского садо-мазо — это Брюсов, об этом точно писал Ходасевич, у которого тоже есть эта тема в «An Mariechen», и по-моему, слабее, чем у Брюсова. Лучшая такая садомазохическая поэма в русской литературе — это «Египетские ночи», не только Пушкина, а гениальное, по-моему, конгениальное её продолжение у Брюсова. Я считаю, что это вообще лучшее, что Брюсов написал в жизни.

Ну, эта тема…

Это объяснил Тынянов в статье «Промежуток», объясняя интерес Мандельштама и Маяковского, кстати говоря, к оде, к одической традиции. А вот Ходасевича он там не назвал, за что ему так и прилетало всю жизнь от Ходасевича. Совершенно правильно пишет Тынянов (я бы от себя добавил по своей схеме — во все чётные века), что Державин — поэт разломов, а не эволюций, поэт масштабных, великих сдвигов. И наше время таково же, поэтому время обращается к одической, державинской традиции. Ну, эта традиция, скажем, у Маяковского; в таком маяковском преломлении подробно, может быть, даже чересчур подробно, но всё равно очень интересно показана в книге Вайскопфа «Во весь Логос». Если вас это интересует, то…

Ну, видите ли, любомудры – так получилось, что из них Веневитинов был самым ярким и самым талантливым. Но он погиб в 22 или 23 года, он не успел реализоваться никак. Те стихи, которые остались, говорят о принципиально новом типе лирики, лирики интеллектуальной. И он, я думаю, был такой предтечей Баратынского. 

Понимаете, что можно сказать о поэзии Коневского по сохранившимся кускам? Видно, что Коневской был огромный поэт, но за него пришлось реализовываться Брюсову. А Коневской успел наметить какие-то вещи. Также и с Веневитиновым. Он действительно начал, он такая заря русской интеллектуальной лирики. И Тютчев потом из него, и Заболоцкий. Но он написал, я думаю, ничтожно малую…

«Задумка» применительно к Набокову, конечно,  – это ужасное слово. Набоков очень глубоко укоренен в Серебряном веке, и «Ultima Thule», и «Бледный огонь» – это переписанная «Творимая легенда» Сологуба. У меня об этом подробная лекция. Догадка о том, что жизнь проходит в двух мирах. Есть Terra и есть Antiterra. Это и в «Аде» выведено, и это есть и в «Навьих чарах» Сологуба, где Триродов одновременно и дачный сосед, и король маленького островного государства, 

Про симметрию я там не убежден. Хотя симметрия, бабочка, симметричность собственного пути, о котором он так заботился,  – он любил такие симметриады и любил, когда в жизни все симметрично. Это казалось ему еще одним…

Об этом столько написано. Об этом есть довольно исчерпывающая американская работа, сравнительно недавняя. Есть об этом довольно интересная книга Максима Шраера, тоже во многих отношениях спорная, но довольно интересная. Если говорить о моей точке зрения на их соотношение, то мне кажется, что не правы те, кто подчеркивает враждебность их взаимоотношений. Все-таки большинство отзывов о Набокове, которые мы знаем от Бунина, довольно комплиментарны. «Этот мальчишка выхватил пистолет и уложил всех стариков, включая меня». Да и много чего! Он, в общем… Единственный негативный отзыв Бунина мы знаем в передаче самого Набокова: «Вы умрете в совершенном…

Понимаете, лекции по истории литературы — это жанр такой довольно субъективный, особенно когда этим занимаются писатели. Набоковские лекции рекомендовать трудно, именно потому что, во-первых, это все-таки конспекты, а во-вторых, они все-таки пристрастны, хотя там есть гениальные озарения. Лучшие лекции, на мой взгляд, по «Анне Карениной», парадоксы наблюдения за ходом времени, синхронизация линий там. Это очень интересно, но все-таки вспоминается высказывание Якобсона: «Набоков, конечно, большой писатель, но слон тоже большое животное, однако кафедрой зоологии он у нас не заведует». Очень трудно назвать писателя, чьи взгляды на литературу были бы в достаточной степени…

Ну, почему так? Анненский — вообще поэт довольно мрачный. Вспомните «То было на Валлен-Коски» или «Старых чухонок эстонок». Он, вообще-то, утешения не предлагает. Как сам он это называл, это «песни бессонной совести», страдания. Поэтому и эти его «трилистники» знаменитые. Но «Петербург» — не такое уж и мрачное произведение.

Жёлтый пар петербургской зимы,
Жёлтый пар, снег, облипающий плиты…
мы не знаем, где вы и где мы,
Только знаем, что крепко мы слиты.

Кто эти «вы» и «мы»? Это ощущение исторической преемственности. Это же обращено к людям XIX века. Да, конечно, русская государственность — это прежде всего «пустыни немых площадей, где казнили людей до рассвета». Но…

Очень просто. Человек, который пыжится, который старается чем-то стать — он платит, он расплачивается. А пошляк имитирует. Как бы вам это объяснить? Брюсов пыжится, а Тиняков — пошляк. Ходасевич — сноб (в высоком смысле), а Георгий Иванов — пошляк. Потому что Ходасевич жертвует жизнью, а Георгий Иванов такой выживальщик, хотя тоже гибнет. Я не знаю, объяснил ли я разницу. Могу объяснить совсем конкретно: Ходасевич ненавидит себя, а Георгий Иванов любуется собой. Человек, который пыжится, показушничает, часто ненавидит себя. Пошляк всегда собой доволен, всегда собой любуется. Вот это, пожалуй, две определяющие вещи.

(Печальную вещь я должен сказать), что показуха — это не так плохо.…