Немо из поэмы Гомера «Одиссея» — это Никто? Нет ли здесь отсылки к Одиссею, который ответил Полифему «никто»?

Знаете, вы так спрашиваете, как будто я уже тогда был литературным критиком. Я не знал ни Гомера, ни его современников. Думаю, что были. «Что мы знаем о лисе? Ничего, и то не все!» Помните, из Заходера? Что мы знаем об Античности? Замечательной была мысль Ильфа: «Установлено, что Гомер не писал «Одиссею». её написал другой древнегреческий старик, тоже слепой». То есть в смысле, какая разница? Не знаем мы ничего. Вообще, приходится признать, и это в русле многих сегодняшних вопросов, что большинство деятелей культуры не узнают ни посмертной, ни прижизненной славы. И это не всегда связано с качеством того, что они делают. Выход один — быть незаменимым, быть единственным. Сказать…

Нет, не думаю, потому что Алиса же не описывает мир, в котором живёт, а Алиса странствует по миражам своего подсознания. Мне кажется, что это ей сон снится. Как раз, если уж искать сходство между «Алисой» и «Улиссом», то как раз наоборот: «Алиса» — это «Поминки по Финнегану», «Finnegans Wake» в чистом виде. Отсюда, кстати, очень многие бредовые коннотации. Мне близка вот эта мысль Кубатиева, что «Улисс» — дневной роман, а «Finnegans Wake» — ночной роман, попытка построить язык ночи и язык бреда.

И в этом смысле, наверное (вот это очень интересный вывод), можно было бы добавить третий сюжет. Есть сюжет о войне, есть сюжет о странствии, а есть сюжет о загробном бытии. Алиса, которая странствует в…

То, что он есть, то, что он пьёт, не хочет вписываться ни во что, а сейчас живёт ещё более маргинально, потому что уехал из города, не ходит на работу- ну он такой таёжный житель, скажем, наверное, такой персонаж сейчас существует, конечно. Я не очень знаю, есть ли сейчас что-то вроде поколения дворников и ночных сторожей. Думаю, нет. Но разнообразные, это именно не выживальцы, говоря словами Линор Горалик, о не те, кто выживают любой ценой – а это люди склада Хвостенко, «Хочу лежать с любимой рядом, а с нелюбимой не хочу». Очень высокой степени внутренней свободы, внутреннего несогласия со всей этой позорной скучной ерундой — вот так бы я сказал. Иванов на остановке. Кстати, я оказывал всегда,…

Нет, просто американцы гораздо точнее почувствовали глубокие корни этой метафоры. Американцы почувствовали здесь «Одиссею», где, если вы помните, Одиссей реально с помощью жертвенной крови воскрешает мертвых. Согласитесь, что эпизод с откапыванием вполне в духе такого гоголевского подхода, который когда-то один замечательный исследователь, написавший замечательную книгу о демонологии Гоголя, Кристофер Патни, мой приятель, в Северной Каролине работавший, назвал тогда «гоголевской эстетической некрофилией» — конечно, именно не сексуально-эстетической, но такое тяготение к мертвым душам, оно у него было, и к эстетике готической, гофмановской, немецкой эстетизации…

«Улисс» уже в мировой классике, понимаете, и как-нибудь без моего скромного мнения он обойдется. Все-таки Джойс написал главный роман XX века, хотим мы этого или нет. А как раз «Улисс» тем и велик, что этот роман, подобно «Одиссее», претендует на универсальное описание, на метаописание мира, в котором мы живем. И до сих пор, невзирая на две мировые войны, этот мир не разрушен, мы живем жизнью Блума и Дедалуса в огромной степени. И то, что Джойс через физиологию начал описывать точнейшие, тончайшие движения души, тончайшие психологические нюансы… Набоков правильно пишет, что как раз Джойс at his best, Джойс в лучшей своей форме — это физиология, через которую мы постигаем и культуру, и психологию, и…

Нет, Библия содержит один сюжет мировой литературы, и этого совершенно достаточно. Мы же знаем с вами, что в мировой литературе вообще три сюжета, открытые Борхесом: странствие, осада города и самоубийство бога. Странствие есть в Библии, но, конечно, в «Одиссеи» оно гораздо и нагляднее, и ярче. Осада города там тоже присутствует множество раз, но «Илиада» опять-таки гораздо архитипичнее и древнее, мне кажется, сам миф троянский. А что касается самоубийства бога, то — да, это самый яркий сюжет, самый яркий сюжет Евангелия и самая яркая часть Библии вообще, Новый завет. Это сюжет о том, почему человеку, человечеству нужен сюжет самоубийства бога.

Самый интересный ответ на этот вопрос…

У Сорокина есть серьезная травма. У него их много, и главной травмой было его советское детство. Он много повидал в жизни тяжелого и страшного. Это касается и советского школьного воспитания, и диссидентства, и обысков, и арестов. Не забывайте, что первая сцена в «Норме» написана на личном опыте.

Сорокин был запрещенным писателем. Потом Сорокина травили уже «Идущие вместе», потом Сорокина травили пришедшие им на смену, разнообразные приползшие. Сорокина и действительность травмирует. Он человек чуткий и, как все чуткие люди, он эмпатичен и реагирует на мир достаточно болезненно.

Вообще, понимаете, разговоры о том, кто что страшного видел… Один человек побывал в концлагере и…

Проценты импровизации минимален. Иногда случайно приходят мысли. Вот как в лекции про «Королевский гамбит», может быть, несколько мыслей пришли более-менее экспромтом. Вообще это редкое явление. Или как во время эфира идея операции «7 Поттеров» и операции «7 Навальных».

Это приходят такие блестящие озарения в процессе так называемого артикуляционного мышления, как это называла Гинзбург. Там есть мышление от руки, а есть артикуляционное. Но обычно это результат долгого, тщательного, иногда мучительного знакомства с материалом. Пока у меня не придумано 5-7 пунктов, которые я собираюсь излагать, я лекцию не начинаю. Иначе мне приходится ее просто переносить.

Метафизика, философия, религия — все, что не имеет отношения к быту, а имеет отношение к сфере духа. «Метафизический» — это значит не соотнесенный напрямую с реальностью, а происходящий именно в сфере интеллектуальной. Это мне кажется, что ли, самым интересным. Как Бродский говорил: «Интереснее всего на свете метафизика и сплетни, а это, в сущности, одно и то же». Ну это, конечно, эффектное заявление, но это не совсем все-таки одно и то же. Все-таки то, что мы называем метафизикой, известно нам не только наугад. Мы кое-что чувствуем сами, ведь все-таки человек сам для себя — главный источник религиозного чувства. Есть божьи чудеса, есть явление благодатного огня в Иерусалимы, есть проявления бога…

Меня что-то удерживает от этого. Ни тексты Донны Тартт, ни качественно более простые и более слабые тексты Янагихары никаким образом мне не представляются мне большой литературой. Мне кажется, что это хорошая беллетристика, хорошее чтение для домохозяек, при всем моем уважении к домохозяйкам. Но я не вижу в этой прозе ни глубины, ни точности, ни силы. Это, как сказал когда-то один хороший критик, потолок того, что может быть достигнуто имитатором. Это наилучшее проявление имитации, но это никоим образом не настоящая проза. Ну просто материя этого текста (а мне многое из Донны Тартт) приходилось еще и в оригинале читать), сама материя этого текста (в отличие от прозы Боланьо, где ритм задан сразу же…