Согласны ли вы, что Библия содержит все сюжеты мировой литературы?

Есть такой термин «гебоидность», восходящий к имени жестокой Гебы, дочери Зевса. Дело даже не в том, что она жестокая. Гебоидность — это эмоциональная холодность. Зевс, в отличие от Гебы, постоянно людей жалеет, он задумывается о том, какова их участь.

Так вот, Геба, как часто бывает, как член семьи бога относится к живым — к землянам, к людям — более жестоко и снисходительно, чем верховное божество, чем отец. Объясняется это тем, что, во-первых, она младше. Во-вторых, Зевс — это, в общем, творец, хозяин мира, а у детей очень часто этого чувства нет.

В фильме Германа «Трудно быть богом» нет Киры, какая она у Стругацких, а есть Ари. И вот эта жестокая рыжая Ари в его доме заправляет очень…

Мне надо было, чтобы понять как следует, прочесть сначала сценарий. Но вообще я восемь раз смотрел эту картину. И она мне с первого раза очень понравилась. Конечно, ретроспективно, в воспоминаниях она мне понравилась больше, потому что, пока она шла, там были тягостные моменты. Мне не было скучно, но мне было тяжело. А тем не менее ретроспективно она вызывала у меня всегда чувства светлые, чувства какого-то, я не знаю… Помните: «Как если кто-то как будто нож целебный мне отсек страдавший член!» — как говорит Сальери. Она попала очень в моё состояние и, что называется, к самой чёрной прикоснулась язве, но исцелила, безусловно.

Это картина о смерти тирана и о том, что наступает после. Но для меня как раз главная тема «Хрусталева» — это не смерть. Для меня главная тема «Хрусталева» — это возникновение религиозного чувства. Если помните, там есть эпизод, где мальчик в уборной начинает молиться. Его так задушила жизнь, его так на протяжении всей картины давит плоть мира, его так давит собственное предательство отца (помните, он там позвонил, когда отец вернулся, позвонил донести), что, когда он задавлен всем этим и загнан в коммунальный сортир, взгляд его поневоле обращается к небу, потому что больше он ни на что смотреть не может. И в этом мне видится главный смысл картины. Это главный её эпизод.

Хотя там очень много…

Они интересовались в «Отягощенных злом» любимой их проблемой — теорией воспитания. Г.А. Носов, такой вариант Га-Ноцри,— это ответ на то, что может сделать учитель, если ученики пошли не по тому пути. Что может сделать учитель, для того чтобы понять и объяснить. Он может погибнуть вместе с ними. Борис Натанович говорил: «Флору любить очень трудно. Флору любить невозможно, но человек проявляется не его отношением к прекрасному, а его способностью выносить невыносимое».

Это как я недавно очень авторитетному для меня человеку сказал: «А как по-вашему, что было бы, если бы в Прагу не вошли наши танки? Ведь вряд ли Дубчек удержал бы ситуацию». Он совершенно резонно ответил:…

То, что он есть, то, что он пьёт, не хочет вписываться ни во что, а сейчас живёт ещё более маргинально, потому что уехал из города, не ходит на работу- ну он такой таёжный житель, скажем, наверное, такой персонаж сейчас существует, конечно. Я не очень знаю, есть ли сейчас что-то вроде поколения дворников и ночных сторожей. Думаю, нет. Но разнообразные, это именно не выживальцы, говоря словами Линор Горалик, о не те, кто выживают любой ценой – а это люди склада Хвостенко, «Хочу лежать с любимой рядом, а с нелюбимой не хочу». Очень высокой степени внутренней свободы, внутреннего несогласия со всей этой позорной скучной ерундой — вот так бы я сказал. Иванов на остановке. Кстати, я оказывал всегда,…

В принципе, наша «Илиада» – это «Война и мир», если говорить о масштабном эпосе. «Слово о полку» – произведение лироэпическое. Но одно в нем заложено безусловно, и с этим не поспоришь. «Слово о полку» – это наша религиозная, наша матрица. Это трактовка поражения как победы. «Илиада» – это поэма о победа, одержанная не совсем честным путем и вызывающая очень неоднозначные эмоции у самих победителей. Потому что победа вообще такая вещь, знаете, всегда амбивалентная.

Но наша «Илиада» в «Слове о полку» – это, безусловно, трактовка поражения как победы и важность духовного состояния общества, приоритет духовного состояния общества над геостратегическими, – да, это заложено в «Слове о полку».…

То, что музыка — это главное, что принес Румата,— это, безусловно, так. Но музыка не работает без подтверждения жизнью. Музыка повисает в пустоте, если Румата не погибнет, и его исчезновение из кадра говорит о том, что он обречен, он уезжает на гибель. Он с этими людьми выполняет миссию Христа, он стал бродячим учителем, а бродячий учитель обречен. Это единственный способ чему-то научить Арканар. И мне кажется, что его музыкальный этот финал никакой надежды не оставляет. Хотя вы правы в одном: черты человека Возрождения там появляются, потому что Возрождение — это же не удовлетворенность, это не ублаготворенность, это страдание. Не надо думать, что оттепель была временем радостным,— это было…

Отсылка, возможно, есть. Но если — обратите внимание, это очень важно — главная цель Одиссея — приплыть в Итаку, о чем вы сами и говорите, то Немо не приплывает туда, где его никто не ждет. Он бежит из Индии, если вы помните. Бежит по мотивам политическим. Так что это Одиссей, который сбежал. Не потому, что его там никто не ждет, а потому что его там преследуют. Но Одиссей, в отличие от Немо, он не всемогущ. И что-то я не помню случая, чтобы Одиссей кому-то помогал. «Одиссея» — это странствия хитреца, и он, кстати, хитрец очаровательный, но я не вижу в нем тех гуманистических посылок, которые есть у Немо. Одиссей озабочен тем, чтобы вернуть свое.

Видите, мне представляется, что этот фильм несет в себе, безусловно, авторскую агрессию, авторское разочарование в людях, поэтому вызывает такую встречную реакцию. Как сказал однажды Марголит: «Я чувствую, как этот фильм меня в себя не пускает». Меня он тогда пускал, потому что совпал с внутренней эмоцией, с моим внутренним ощущением, поэтому, когда я его посмотрел, у меня было чувство лопнувшего нарыва. Я помню, что я по этому коридору Ленфильма, где там показали первую сборку, просто бежал вприпрыжку от счастья, у меня было чистое чувство счастья оттого, что при мне произошло это событие, что оправдана моя жизнь и жизнь других людей, потому что это случилось при нас: великое…

Нет, конечно. Это совпадение каких-то чисто внешних реалий. Объединяет эти две картины глубокий пессимизм относительно человеческой природы, непобедимость Дракона и святая уверенность в том, что Ланцелот может победить только одним способом — принеся себя в жертву, погибнув на глазах этих людей, иначе Дракона никак не победишь. Эстетика фильма Захарова (последнего его фильма) — это такой гротеск, а эстетика гротеска всегда оптимистична, потому что реальность превращена, преодолена. Эстетика германовского «Трудно быть богом» — такой зловонный гиперреализм, который никакой надежды не оставляет, но как бы заставляет воспарить от противного. Это фантастика, страшно достоверная в…