В паре слов не расскажешь, ведь про роман «Улисс» пишут диссертации уже не один год, все-таки один из главных романов XX века, если не главный. В чем, как мне представляется, там главная победа Джойса? «Улисс» — это удивительно точное, как у Толстого, помните, «своды сведены так, что их не видно», это удивительно точное сведение в одном романе двух главных метасюжетов мировой литературы — это история Одиссея и история Фауста.
И вот то, что духовным сыном Одиссея, таким своего рода Телемаком, оказывается Стивен Дедалус, фаустианский персонаж — вот это великая догадка Джойса. Действительно в мире, особенно в литературе XX века, есть два ключевых сюжета: сюжет о трикстере — жулике, страннике, плуте, учителе, волшебнике; и сюжет о Фаусте, сюжет, в котором обязательно появляется Гретхен и мертвый ребенок. Кстати говоря, мертвый ребенок появляется и в истории Блума. Но Блум, конечно, скорее Одиссей, это дело понятное, а вот воплотившийся как бы сын, его мечта — это Стивен Дедалус, персонаж фаустианский.
Вот эти два ключевых персонажа XX века: с одной стороны, веселый победительный волшебник-плут, учитель, Хулио Хуренито, условно говоря; а с другой стороны — мастер, мыслитель, одиночка, творец, который всегда терпит катастрофическое поражение. Это всегда профессионал, это всегда ученый, всегда человек одинокий и замкнутый, и всегда гибнущий.
Условно говоря, в русской прозе это доктор Живаго, который и назван у Пастернака «опытом русского Фауста в черновой редакции»; это и Мастер в романе Булгакова; это и Мелехов, типологически тот же самый, в «Тихом Доне», кто бы его ни написал; и это Гумберт в «Лолите». Восходят они, конечно, ещё и к типажу Нехлюдова в «Воскресении». И возникает вечная коллизия: адюльтер, как метафора социальной катастрофы, и мертвый ребенок, который рождается в результате этой катастрофы, как нежизнеспособное новое поколение, новое общество.
У «Улисса» тема мертвого ребенка едва намечена. Но поразительно противопоставлены друг другу веселый неунывающий еврей, странник Блум, который проживает за один свой день всю одиссею… Великая джойсовская мысль о том, что каждый человек каждое утро воскресает и каждую ночь умирает, и проходит бесконечный путь Улисса за один день, и всю историю английской литературы, соответственно, за один день же. И противопоставлен ему Стивен Дедалус, глубокий печальный мыслитель, представитель будущего поколения, у которого совсем другие принципы и добродетели, в котором нет ничего от плута, жулика, учителя, но зато все от такого гения и страдальца. Вот то, что Одиссей с Телемаком связан именно такими узами, и кстати, фенелоновские «Приключения Телемака» наводят именно на такую мысль — это у Джойса угадано гениально.
Еще, конечно, гениальная догадка Джойса состоит в том, что обычный нарратив в манере «у меня одна струна, что-то там моя страна» (чтобы никого не обижать) — это, к сожалению, закончилось. Нужно, чтобы нарратив был мозаичным, пестрым, чтобы использовались разные манеры и разные ходы. То есть Джойс почувствовал, что главное в книге, не устаю об этом говорить — это не приключения героя, а приключения жанра. «Улисс» действительно демонстрирует широчайшую жанровую палитру.
Наверное, лучшее, что написано об «Улиссе» — это лекция Набокова, в замечательном, конечно, переводе Лены Касаткиной. Вот там, в этой лекции об «Улиссе», очень точно сказано, что самая интересная загадка в романе — это кто такой человек в макинтоше, неуклюжий человек в коричневом макинтоше, который появляется сначала в сцене похорон, потом там переходит дорогу, потом встречается Блуму в неожиданных местах. Это автор. И то, что Джойс так сумел самоиронично, может быть, даже самоуничижительно, вписать себя в собственный роман — это и есть очень тонкая догадка о новой роли автора в художественном произведении. Он незримый демиург, ходящий рядом со своими героями, и абсолютно, может быть, рядом с ними бесправный.
Меня, конечно, больше всего прельщают в романе не игры со звуком, не все эти парономазисы, не замечательные эти имитации музыки в «Сиренах», а поразительно тонкие наблюдения, замечательные внутренние монологи, касающиеся физиологии. Набоков, безусловно, прав и в том (здесь добавлю — пожалуй, после Золя), что «Улисс» — это первая книга, в которой физиология стала полноправным участником внутренней жизни героя.
Надо ли читать «Улисса», отвлекаясь на комментарии? Не обязательно, Хоружий правильно сказал — романом можно наслаждаться просто так. И этот творческий подвиг Хинкиса и Хоружего подарил нам замечательный перевод. Так что читайте, как хотите, только читайте — это книга целительная.
