Молли Блум – совсем не роковая женщина, вот в чем дело. Может быть, именно потому Достоевский не любил нормальных людей, они ему скучны были. Для Достоевского надлом, надрыв необходим. А в Молли Блум где надрыв? А если Джойс недолюбливал Достоевского, так может быть, потому что чувствовал в нем нечто нечеловеческое?
Ведь в чем проблема? Джойс при всей сложности своего письма – даже в «Поминках по Финнегану» – гуманный и глубоко нормальный человек. Все эмоции, все реакции в «Улиссе» – это реакции очень физиологические, нормальные. Молли Блум, конечно, шлюховата, но она действительно любит Блума. Это совершенно не тайна. Кроме того, она просто не может отказать. Для нее это форма существования, как море, а море объемлет все пространство и касается всех берегов. Разврат Грушеньки – это разврат назло, это она мстит за свою поруганную молодость. А разврат Молли – это разврат для радости, поэтому роман заканчивается: «Да, я сказала да, я хочу да». Вот это то «да», которое говорит миру Джойс.
Я, кстати, говоря, думаю, что поведение этих двух парижан чрезвычайно символично. Я не думаю, что Эренбург успел прочесть Джойса, но ведь в «Хулио Хуренито» очень важен этот момент, когда Хулио спрашивает своих учеников: «Вы скажете миру «да» или «нет»?» Все говорят «да», а еврей говорит «нет». Немец: «Да, да, сосиски с капустой». Русский: «Да, да, служение, водка». Но на самом деле действительно все говорят «да», а еврей говорит «нет». Даже Блум, который тоже еврей, может быть, сказал бы «нет», не знаю. Это любопытный вопрос. Но Молли говорит «да». И последний звук, последнее слово «Улисса» миру – это роскошное, утвердительное «да», это вообще крик оргазма. «Улисс» – это книга жизнеприятия, при всем своем трагизме. А я, кстати, думаю, что весь трагизм там достался Стивену Дедалу, только что похоронившему мать. А сам Блум, наоборот, веселый.
