Что выделяет четырёх британских писателей-ровесников: Джулиана Барнса, Иэна Макьюэна, Мартина Эмиса и Иэна Бэнкса в истории Великобритании?

Нет, не согласен. Он хороший писатель, но меня огорчает некоторая произвольность его текстов. Я не вижу какой-то обязательности, какой-то внутренней логики. Хотя, говорят, что для постмодерна это необязательно, но тогда хотелось бы знать, что такое постмодерн. Мне кажется, что постмодерн — это когда модерн осваивается трэшем, массовой культурой. Мне кажется, что романы Барнса — это очень хорошая работа, опять-таки, с уже хорошо съеденным. Это касается и «Шума времени», замечательного романа о Шостаковиче (опять же, очень, по-моему, вторичного), это касается и «Истории мира в 10 и ½ главах», и «Англия, Англия»,— а больше я у него ничего не читал. Джулиан Барнс, мне кажется, это писатель далеко…

Я не читал «Шаги по стеклу». «Осиная фабрика» мне понравилась, но не настолько понравилась, чтобы я стал читать остальные произведения Иэна Бэнкса. Мне кажется, что Коул интереснее, что Стелла Даффи интереснее, и уж, конечно, интереснее Сью Таунсенд (это если говорить об англичанах последних 10–15 лет). Но Бэнкс — конечно, писатель настоящий, разговора нет.

Просто, понимаете, мы будем сегодня очень много говорить о разного рода литературных имитациях, которых сегодня на Западе страшное количество, больше, чем в России, потому что на Западе освоили грамотный метод штамповки этих имитаций. И в этом смысле мы, пожалуй… Вы знаете, Тото Кутуньо мне очень хорошо когда-то сказал: «Россия…

Нет, ну как! Формально там есть, конечно, треугольник: Сомс, Ирен и Босини, условно говоря. Но настоящий треугольник разворачивается в «Конце главы».

Но у Голсуорси действительно история про другое. Помните, как он называет Сомса? Собственник. Мать моя всегда говорила, что Сомс и Каренин — однотипные персонажи. Может быть, наверное. Хотя, конечно, Сомс гораздо умнее, он более властный, более живой. Каренин — такой человек-машина.

Я вообще не очень люблю «Сагу». Я понимаю, что её так обожали всегда, потому что она давала упоительную картину аристократической жизни.

Мне нравится «Конец главы». Эти 3 трилогии (первые 2 — в «Саге» и третья — «Конец главы», продолжение с…

У меня было такое впечатление от этого романа, что это такой ответ на «Конец главы» Голсуорси. Роман о Второй мировой войне, главный герой – летчик, по-моему, что ли. Это попытка ответить на «Цветок в пустыне» Голсуорси, где задается вопрос: «Вот мы, носители старой традиции, мы отмираем и это понимаем. Но ведь на смену нам приходят те, кто еще хуже. Потому что никакие перемены не улучшают мир и не меняют человека. В чем же правда – в фашизме или коммунизме, которые приходят на смену ограниченной аристократии?» Или, может быть, правда в религии? Но не случайно Дезерт «пустыня» там главный герой, который принял ислам под давлением, исполняя пустую формальность. У Голсуорси все это подробно…

Я не говорил, что он мне не нравится. Он мне не близок. Но книга действительно выдающаяся, и особенно, конечно линия Сомса и Ирэн. Вот мать моя считает, что Сомс — это правильно написанный Каренин, то есть как бы Каренин, которого не испортила авторская ненависть, но типаж тот же. Наверное. Но Сомс мне не нравится, а многие женщины по нему с ума сходят. Тема «Саги о Форсайтах» ведь совершенно очевидна, да? И в «Конце главы» это подчеркнуто, а особенно в «Цветке в пустыне» это подчеркнуто с поразительной наглядностью. Да, конечно, старое ушло. Вопрос в том, что новое, которое идет ему на смену, ничуть не лучше. Это тема «Саги».

«Сага о Форсайтах», мне кажется… Понимаете, феномен её популярности в…

Голсуорси при всём традиционализме такой своей формы большого семейного романа, романа о семейном decline, о семейном упадке, он выступает безусловным новатором, мне кажется (я бы даже рискнул сказать — пионером) в одном аспекте.

Вот в «Конце главы» поставлен очень важный вопрос. Там есть герой-поэт, который, когда его самолёт разбился в пустыне, оказался в плену, и ему предложили принять ислам. И он ислам принял, потому что его жизнь стоила для него дороже, чем убеждения. Разумеется, если бы его заставили расстреливать кого-то, расстреливать единоверцев, он бы этого делать, конечно, не стал. Но поскольку он в силу его убеждений не разделяет религиозных предубеждений всяких и не…

Если вам это понравилось, я бы рекомендовал Голсуорси, «Сагу о Форсайтах» или, наверное… Ну, скорее «Конец главы». «Конец главы» — его прощальная трилогия, в общем, последнее произведение. Очень интересная там тема. Там лётчик английский попал в плен и принял ислам. И вот часть общества его осуждает, невеста оправдывает. Интересная книга. Ну, это только одна книга, о которой я рассказал, если вам нравится про отношения.

Энтони Поуэлл — неплохой писатель, если вы читаете по-английски. Его серия, по-моему, из 12 романов на русский язык не переведена (не вся, во всяком случае). Нравится мне, честно говоря, и очень много из современной британской прозы, и американской. Если у вас есть…

Вообще моя давняя мечта — это сделать курс лекций по английскому модернизму. Я думаю, что там модернистская проза была лучше. Это Честертон, Уайльд, Стивенсон, Киплинг, Моэм, Шоу — все вот эти «дети Диккенса». Голсуорси, кстати, тоже — гениальный теоретик модерна, потому что более модернистской книги, чем «Конец главы», я просто не встречал; там есть очень архаическая форма и абсолютно модернистская идея.

Но что касается проблемы Пристли. Пристли — он самый младший из этих отпрысков замечательных, последний из «птенцов гнезда Диккенса». Он — такая своего рода тень Шоу как драматург, но нельзя отрицать его великолепного, несравненного драматургического мастерства. Прежде всего это…

У Кабыш сказано: «Смерть, ни разу не бывшая боль». Вот такая новизна боли, новизна ощущения. Это, мне кажется, всегда чувствуется, но не всегда объяснимо. Нестандартного угла зрения недостаточно. Сказал бы я так: новизна — это все равно всегда узнавание. Новизна — это когда вы узнаете что-то, давно вам известно, но то, в чем вы никогда себе не признавались. Человек может оценить только то, что он уже знает, что он чувствует интуитивно. И все религиозные откровения, которые люди переживали, всегда были отзвуком изначально присущего нам чувства бога. Мы всегда знали, что бог есть, но тут он как-то вдруг убеждались, что он на лицо. Это как Руссо в «Исповеди», идет и получает известие о том, что…

Вот об этом я много говорил с Лосевым. И именно Лосев Лев Владимирович мне в своё время подсказал книгу Рота «Марш Радецкого» как такое лучшее выражение модерна, ощущение модерна. Действительно, Австро-Венгрия — пограничная империя. А именно на границах — ну, в частности в Бродах, из которых родом Бродские,— на границах возникает всё великое. А здесь потрясающий стык границ, здесь много всего; это сердце Европы.

По мысли Лосева, и я с этим согласен, распадающаяся империя всегда порождает великую литературу. Так было с Россией Серебряного века, так было с Австро-Венгрией начала века: Захер-Мазох, Майринк, Кафка, Перуц, Цвейг, Лем. В частности Гашек, Чапек — великих, по-моему,…