Да, понимаете, он великолепный писатель именно для подросткового возраста. Я не знаю, как бы я сегодня перечитывал «Тэсс». Пересматриваю я его с наслаждением этот фильм, потому что, во-первых, это Полански, а во-вторых, Настя Кински в молодые годы была совершенно пленительна. Как говорил Кончаловский: «Ее красота – гениальная ошибка бога, гениальная неправильность». Да, она очень неправильно красивая. Я, собственно «Париж, Техас» пересматривал ради нее. Но перечитывать «Тэсс», наверное, не надо.
Вот. я могу сказать: у Харди развитие поэзии и прозы шло на редкость органично. Его романы – это его расшифрованные стихи. В особенности это касается романа «Вдали от обезумевшей толпы», но и «Джуд», и, конечно, «Тэсс», весь Харди (у него, по-моему, 12 больших романов, если я не путаю) – это расшифровки того, что у него дано в стихах. Вот стихи у него есть гениальные. Особенно «Барабанщик Ходж» в изумительном переводе Марка Фрейдкина. Я как-то Фрейдкину сказал об этом, а он говорит: «Да я уже и забыл».
Действительно он когда-то в молодости переводами занимался, и Харди перевел гениально, как и все, что делал. У него был такой легкий дар песенный.
Без гроба, так, в чем был, – его
Зарыли и ушли.
Лишь Африка вокруг него,
Холмы пустынь вдали;
Чужие звезды над его
Могилою взошли.
Я это помню потому, что, когда меня мать водила к Пуришеву и он мне подписывал свою хрестоматию по зарубежке (11 лет мне было), – я ее тогда почти всю прочел. Там был, во-первых, рассказ Генриха Манна, совершенно меня потрясший (по-моему, он назывался «Искупление»). И совершенно меня тогда потрясли стихи Харди. Харди – это действительно большой поэт.
Что касается, понимаете. Поэзия в своем развитии прозу опережала. Поэзия была тотально модернистской уже в 19-м веке. А проза оставалась ползучей, реалистичной, довольно унылой. И, конечно, прорыв в этой области совершил Джойс, который поэтом был прекрасным. Если бы у Харди был бы опыт Джойса.
Да, некоторые попытки модерна были. Та же Новелла Матвеева говорила, что первым модернистом был Генри Джеймс. Во-первых, если на то пошло, Генри Джеймс учился у Тургенева, пусть и заочно. А во-вторых, Генри Джеймс – это я все время испытываю желание, как Джек Лондон, воскликнуть, прочитав две страницы этого плетения словес: «Кто-нибудь, черт возьми, объяснит мне, про что тут написано?» И швырнуть эту книгу в стену. Вот я с таким же чувством читаю «Женский портрет».
У Генри Джеймса была одна гениальная книга – The Turn of the Screw, «Поворот винта». Я думаю, что до Джойса проза говорила языком 19-го века. Мы не можем требовать от Харди, чтобы он прыгал через ступеньку. Больше вам скажу. Вот Моэм. У него в Cakes and ale (в «Пирогах и пиве») содержится довольно уничижительный пассаж про Гарди, что он был простоват и провинциален даже в общении. Но ведь понимаете, даже проза Моэма на сегодняшний вкус невыносимо старомодна. Да, у него очень много качественно построенных рассказов, именно качественных. Весь «Эшенден» – это великолепное, хитрое плетение мотивов. Но, пожалуй, кроме «Эшендена», пожалуй, в общем, не так-то много осталось.
Вечная утеха женщин под 40 – это роман «Театр». И вечная утеха агностиков – рассказ «Дождь», изумительный. Но в общем, Моэм на фоне 20-го столетия – это немножко приготовительный класс, при том, что я искренне восхищаюсь им. Если на то пошло, когда мне хочется почитать что-то для души, я вряд ли в Джойса полезу. Скорее, если на то пошло, я полезу в «Эшендена», грубо говоря.
