Лем в «Солярисе» очень точно и очень проницательно заметил, что все люди, созданные воображением героев, отличались какой-то странной неполнотой. То, что мы помним о людях — это не точные их копии. Люди шире, больше этих возможностей. Виртуальная реальность — это рукотворная реальность, поэтому она всегда, к сожалению, слишком рациональна, чтобы быть убедительной, всегда слишком неполна, всегда слишком двуслойна вместо многослойности или, скажем, двухмерна. Попробуйте вообразить когда-нибудь очень любимого вами человека — и вы убедитесь, что живой этот человек всегда производит гораздо более сложное, более интересное впечатление. Тёплую ванну тоже не всегда можно себе вообразить,…

Да всё! «Солярис» — не самая сильная книга Лема, просто самая эффектная. «Фиаско». Мне больше всего нравится «Расследование» (или «Следствие»). Хорошее упражнение на самопознание — «Маска» — замечательный роман, ну, повесть о том, может ли система сама себя перепрограммировать. Получается, что не может. Нет, Лем — гений.

Нет. Видите ли, какая штука? Тарковский — блистательный изобразитель, но очень слабый мыслитель. И это уже можно понять совершенно точно по его «Мартирологу», книге дневников. Он был, во-первых, штейнерианцем, а не православным. Он был вообще любителем духовности, как вся интеллигенция 70-х годов. А интеллигенция 70-х годов готова была пить хоть из свиного копытца. Они и Рерихом увлекались, и Блаватской. У Трифонова, чей 90-летний юбилей мы только что отметили, всё это в «Долгом прощании», в «Предварительных итогах», в «Другой жизни» очень подробно расписано. Оккультизмом увлекалась Москва, увлекалась Бердяевым. «Бердяев! Розанов! Булгаков!» — как писал Чухонцев. В общем, это всё были…

Знаете, я до сих пор, кстати, не знаю, каким образом у Тарковского появилась светлая идея взять в «Солярис» фа-минорную вот эту фугу… или не фугу, а прелюдию, я в этих вещах путаюсь,— в общем фа-минорное сочинение Баха, которое так замечательно обработал Артемьев. Я слышал от Хуциева версию, что Хуциеву принадлежала идея сделать это сочинение лейтмотивом совей картины «Бесконечность» — как оно, кстати, и происходит (Infinitos). Но тогда он не мог её снять и только слушал на «Мосфильме» эту музыку. А Тарковский услышал и у него позаимствовал. Может быть, и так. Но в любом случае без совершенно гениальной, короткой, пронзительной темы в прологе в обработке Артемьева, конечно, картины бы не было…

Конечно, он писал роман о другом. Он писал роман о природе контакта, о том, что такое человек человеку. В изложении Лема действительно «Солярис» был богаче и глубже, а у Тарковского он несколько олобовел, приобрёл более христианский смысл. И потом, понимаете, «Солярис» — это интеллектуальный триллер. А «Солярис» Тарковского — при всех отсылках к Стэнли Кубрику, к »Космической одиссее» и при всей фантастичности его — это пир изобразительности. Знаете, я всегда, когда у меня голова болит, смотрю «Солярис» — и она проходит. Это от любой мигрени помогает, от депрессии. Пересмотрите «Солярис» в плохом настроении — и вы будете потрясены, какой это волшебный мир! Я считаю, что визуально это самый…

К сожалению, нет. Были возможности, и мог я в Польше с ним увидеться, но робость проклятая. Да и вряд ли он захотел бы меня видеть, честно говоря.

Фильм Тарковского оцениваю высочайшим образом, хотя ни малейшего отношения он не имеет к роману Станислава Лема. То есть, имеет, но такое, весьма и весьма касательное.

Станислав Лем был прав: это экранизация других представлений. Про другое фильм. В романе же всё довольно глубоко и неоднозначно. Может, он посылает им этих существ, этих фантомов (даже не могу сказать «эти фантомы» в таком неодушевленном выражении), потому что он всё-таки воспринимает их как живых. Может, Океан пытается сделать им таким образом одолжение, посылая тех, кого…

Я очень важным критерием удачности романа считаю то, что по нему можно снять фильм. То, что человек в процессе чтения этого романа представляет себе готовую экранизацию, сериал, и так далее. Вот «Улисс», например, может быть легко экранизирован. Конечно, в масштабе и формате сериала, но без каких-либо проблем. Я вообще считаю, что если вещь переводима на язык кино, то это залог того, что она в высшей степени кинематографична, то есть динамична, энергична в развитии, полна ярких характеров и персонажей. То есть есть что играть, есть что снимать.

А если я этого в литературе не вижу, то это, по-моему, просто скучно. Обратите внимание: большинство действительно великих прозаиков мечтали…

Вот это печальный вопрос, потому что Тарковский снял, помимо великолепной визуальной составляющей, прежде всего, конечно, визионерское кино. Он поставил вопрос о том, что человек всегда виноват. Как сформулировал Житинский в «Арсике», «невозможно быть живым и не виноватым».

Я, в общем, не разделяю этой точки зрения. При том, что Житинский для меня духовный отец и абсолютный кумир, я не люблю вот этого… Вернее, я люблю, чтобы человек себя считал виноватым, но не люблю, когда общество всё время считает, что мы ему что-то должны. Это очень неприятно.

Поэтому в «Солярисе», понимаете, взята одна и самая лобовая часть лемовского романа: Океан посылает нам тех, перед кем мы виноваты.…

Ну, видите, тоже я довольно много про это писал. «Алиса» — глубоко взрослое произведение, это совсем не детская сказка, произведение глубоко фрустрированного человека, которого все в мире и завораживает, и мистифицирует, и поражает, и все-таки поражает неприятно. Потому что мир «Алисы» — это, конечно, мир… вот знаете, я бы сказал, что это мир скучных чудес. Помните, был когда-то в «Солярисе» замечательный финал: «Еще не прошло время жестоких чудес». Так вот, «Алиса» — это такое бремя скучных чудес. Мир абсурдный, но невеселый. Мир дурного сна, который снится Соне, запихиваемой в чайник, мир чайной Сони. И все, что там происходит с Алисой… Знаете, это же сказка, рассказанная в жаркий…

Не совсем так. Когда все-таки Солярис облучили волнами энцефалограммы Криса, он отреагировал: там появилась божественно прекрасная, закатная пена. Видимо, он что-то такое понял, и какая-то иллюзия контакта возникла. Но то, что человек к контакту вообще мало способен и то, что он другого в принципе понять не может,— это лемовская давняя мысль, которая у него раскрывалась и на примере общения с людьми, и на примере общения с другими цивилизациями. Да, у него есть убеждение, не случайно его последний и, думаю, самый сложный и талантливый роман все-таки называется «Фиаско».

Ну что значит «знали»? Они дружили. Лем во время своих приездов в Москву предостерегал Стругацких от работы с Тарковским, говорил им о том, что Тарковский очень глуп и подменяет его серьезную проблематику романа «Солярис» своими земными богоискательскими и иными установками. Он видел в нем безнадежного гуманитария.

Но Лем и Стругацкие, безусловно, находились в ситуации взаимного влияния. Я думаю, что «Насморк» и «Рукопись, найденная в ванне» повлияли на поздних Стругацких, в особенности на «За миллиард лет…». Некоторые идеи Стругацких, прежде всего пессимизм в отношении Странников, я думаю, повлиял на «Фиаско», повлиял на Лема, это невозможность контакта. Стругацкие тоже всю…

В том, что, по мнению Тарковского, Солярис — это совесть. А по мнению Лема, Солярис — это неизвестная субстанция, которая, может быть, посылает им этих женщин или этих детей только как форму установления контакта; может быть, она приятное им делает, эта океаническая слизь. Мы же не знаем намерений Соляриса, зачем он это делает? Солярис — это память, а память всегда ограничена, всегда уже оригинала. И почему она посылает нам эти образы? Мы же не знаем: память — это пытка или величайшее благодеяние? То, что вы помните многих своих женщин, многих своих возлюбленных,— это для вас пытка или счастье? Мы же этого не знаем. А для Тарковского это проблема совести, и там много христианской символики, много…

Я думаю, что правильнее всего прочесть какого-нибудь хорошего киноведа на эту тему. Ну, если говорить о моих каких-то ощущениях, то это такой странный парадоксальный гимн человеку, который не удовлетворяется ничем. Это портрет человека на фоне космоса, понимаете, на фоне абсолютного пространства. А чем собственно человек лучше? И в чем принцип главный его существования? Не только же в экспансии. Там не зря мелькает эмбрион в финале. Мне кажется, что «Космическая одиссея» — это такой, ну, гимн человеческой неостановимости, человеческой безумной жажде движения, познания, эксперимента, чего угодно, такая попытка нарисовать портрет человечества на фоне космической эры. Вот космическая эра…

Однозначно и безусловно «Расследование» – самая сильная, по-моему, книга. «Глас Господа» – самая остроумная, по-моему, книга. «Фиаско» – самый безнадежный сюжет. «Солярис» – гениальная история любви. Но ничего не поделаешь, «Расследование» по колориту, по сюжетному ходу, по приему больше всего на меня действует.