Много раз я говорил, что здесь эстетический критерий, наверное, не совсем применим. Я люблю вообще Диккенса. «Рождественская песнь в прозе» — очень густая, атмосферная, во многих отношениях дурновкусная вещь, но ничего не поделаешь, атмосфера английского Рождества создана историей про этого скрягу, про Скруджа. Это великая история, и она осталась на всю жизнь, она осталась олицетворением рождественской сказки. При том, что вторая и третья повесть рождественского цикла мне уже не нравятся совсем, не нравятся их слащавость, слюнявость, многословие, но всё равно Диккенс создал английское Рождество, поэтому тут уже никакие претензии не уместны.

Вообще настоящий культ литобъединений существует в Петербурге. В Москве сколько-нибудь значимых литобъединений было три: «Зелёная лампа» в «Юности» Ковальджи; Левин с «Магистралью» при ДК железнодорожников; и Волгин с «Лучом» при МГУ. В основном Москва не город ЛИТО — литобъединений. Вот Дидуров создал московский жанр — синтез концерта, литобъединения, рока, тусовки. Почему-то Москва — это город, в котором люди не очень охотно слепляются друг с другом, в котором трудно создаются среды. У нас и рок-клуба ведь не было. В Новосибирске клуб «Под интегралом» — запросто. В Петербурге — рок-клуб. Сколько бы ни говорили, что рок-клуб на Рубинштейна был комсомольским, гэбэшным. Это не так. Это была…

Да нет, конечно, это не значит. Наоборот, понимаете, подавляющее большинство людей — вообще обыватели по духу своему, они хотят выживать, и ничего в этом нет греховного. Ну, мы просто в этом фильме Митты видим три типа художников. Мы видим революционного Искремаса. Видим очень глубокого, стихийного, природного авангардиста-немого, которого блистательно играет Олег Ефремов (он же, кстати, читает текст от автора). И видим, конечно, Леонова, который, строго говоря, не творец, а он, по Беньямину, именно «размножитель художественных ценностей», он кино показывает. Леонов — обыватель.

И вот вопрос: а что лучше — Искремас («искусство революции в массы») или вот этот вечный…

Я к «Бесам» вообще отношусь резко негативно — при том, что я люблю этот роман как произведение искусства, люблю это нарастание темпа, люблю образы, которые там есть. Там совершенно грандиозная догадка о Кириллове, который действительно пытается путём самоубийства уровнять себя с Богом и понимает, что единственная свобода выбора — это свобода выбора смерти. Это интересная мысль. И, конечно, крайне интересная там фигура Верховенский-старший — такой приговор движению Грановского и русским гуманитарным кружкам 1840-х годов, такой вклад в проблему отцов и детей. И Варвара там интересная. И Ставрогин — конечно, гениальная догадка.

Почему он не ограничился Верховенским? Почему ему…

Меняется, конечно, потому что он предлагает разные соблазны. Сначала соблазны примитивные, в первой части: молодость, любовь, красота. Во второй части соблазны гораздо более серьёзные, то есть значимость, просвещение, служение людям. Фауст-то думает, что лемуры канал копают, а они ему могилу копают! Иоганн Гёте очень правильно оценивал перспективы просвещения. Некоторые люди, близкие мне, некоторые друзья, такие как, например, замечательный историк Вадик Эрлихман, или другие люди, в основном историки, кстати,— они вторую-то часть «Фауста» ставят выше первой, потому что там впервые произнесён приговор именно просвещению:

Едва я миг отдельный возвеличу,
Вскричав:…

Видите ли, «Лолита» и «Камера обскура» — не единственные произведения Набокова, посвящённые Лилит. Лилит — это монстр, вот это создание исключительной чувственности, ну, пра-Ева, до-Ева. Другое дело, что у него менялось отношение к этому персонажу. Этот же ребёнок, рано лишившаяся невинности нимфетка — она появляется и в «Аде». И Ада — точно такое же чудовище, к которому, кстати, Ван, ещё один бес, никогда не охладевает.

Обратите внимание, что всегда бесовщина маркирована у Набокова густым волосом, который растёт на груди и вообще по всему телу у главного героя. Вот он растёт у Вана и растёт у Фёдора Годунова-Чердынцева. Я поэтому всегда подчёркивал, что настоящий герой «Дара», конечно,…

Имеет. Но надо иметь в виду, что они про разное, потому что Пропп — это действительно чисто структуралистская работа, морфологическая, которая показывает именно необходимые структурные элементы и их взаимосвязь, а Кэмпбелл исследует, если угодно, корни мифологического самоощущения, психологию мифа (там у него есть такой термин «мономиф»), ну, психологию героя мифа, так мне кажется. И это просто подход к одному и тому же с двух разных сторон: Кэмпбелл — со стороны психологической, архетипической и так далее, а Пропп — со стороны скорее формальной, литературной (вот как этот миф себя презентует, с помощью каких эпизодов герой неизбежно выстраивает себя?). Но эти две книги… Правда, вы не правы…

Таких людей, как Толстой, всегда привлекает только одно — можно ли это хорошо описать. Вот и все. Это из такой эстетической любви делается. Когда человека приятно описывать, его любишь. Гоголь любил Ноздрева, потому что Ноздрев — колоритный персонаж. С моральными качествами Ноздрева это никаким образом не связано, как и не связано это, понимаете, и у Хаджи-Мурата. Мы не можем сказать, Хаджи-Мурат — этот человек нравственный или безнравственный. Этот человек последовательный. Этот человек религиозный. Кроме того, этот человек невероятной витальной силы. И это заставляет Толстого жадно и даже сладострастно описывать и этот репейник среди пустого поля, и этого человека, так цепляющегося за…

Нет, не вижу. Понимаете, везде видеть почерк спецслужб — значит их как-то очень переоценивать и предавать им какое-то особое значение. Доренко, во-первых, мне кажется, не имел разногласий с сегодняшней российской властью, а во-вторых, разговоры о том, что он много знал, понимаете, для нынешней власти это совершенно не опасно. Ужасно это звучит, но это факт. Совершенно не опасно, что кто-то много про нее знает, ей не страшны никакие разоблачения. Да про нее все всё знают. Она настолько откровенна, анекдотов потому и нет, что анекдот обычно просовывается, как нож в щель между истинным образом и лицемерным двойником, между истинным образом и навязанным стилем реальности. Сегодня нет этой разницы,…

Потому что это была его школа прозы. Понимаете, он же считал, что он прозу писать не умеет и искреннее пытался научиться. На самом деле он умел. Просто вот как птица не умеет ходить — ему скучно было такие нарративы традиционные делать, и он писал лирические фрагменты о детстве. Ему казалось, что он стиль оттачивает таким образом. О своем детстве, о своих друзьях: «Телефонная книжка». Ему казалось, что он разрабатывает перо для чего-то великого, а это и было великое. Вообще, дневники Шварца — это хроника удивительно честной и трогательной жизни. Я Шварца считаю, честно сказать, одним из самых талантливых и замечательных людей в русской литературе. И его дневники — это гениальный образец смирения.…

Мастерство документалиста во многом. Я из всех фильмов Лозницы больше всего люблю «Донбасс», потому что он смонтирован на основе документальных съемок, но при этом сыгран. Это очень страшная картина, и я понимаю, что очень субъективная, но как художественное высказывание это гениально. Вообще Лозница очень крупный режиссер. «Государственные похороны» просто смонтированная им хроника. И «Процесс», и «Государственные похороны», и художественный его фильм «Счастье мое» — это высокий класс, он первоклассный режиссер. Я надеюсь, что его «Бабий яр» окажется тоже великой картиной.

Я никогда не надевал такую футболку, но если бы она у меня была, бог знает как бы я ею распорядился. Дело в том, что Советский Союз, моя концепция Советского Союза,— именно из-за нее я так долго тормозил с «Истребителем», потому что какие-то вещи мне казалось невозможным сказать вслух, а теперь что-то мне подвигнуло. Вообще этот год для меня стал годом большой внутренней определенности, я какие-то вещи научился говорить вслух, и я наконец-то решился доформулировать мое отношение к СССР. Оно субъективно, оно пристрастно. Как бы ни относиться к Советскому Союзу, его можно было использовать для реализации некоторых своих программ, как ни ужасно это звучит. Именно так его использовали люди, желавшие,…

Про «Суламифь» хорошо сказал Горький: «У него Соломон смахивает на ломового извозчика», однако проблема в том, что все ломовые извозчики Горького, скорее, смахивают на Соломонов с их библейской мудростью и пролетарской чистотой. На самом-то деле просто «Суламифь» очень хорошо написана, но правильно замечал тот же Горький, что «Песнь Песней» и без него хороша.

Куприн, я думаю, приоткрыл какую тайну любви? Сейчас я сформулирую эту тайну, но мне не хочется это формулировать. Это одна из стержневых мыслей Куприна. Ах, черт возьми, как мне не хочется это говорить, но это правда. Чувства, которые вызывает в нас женщина, прекрасны вне зависимости от того, какова эта женщина. Более того, ее…

Да видите ли, радикализм не нуждается в оправдании. Радикализм лучше, чем конформизм, лучше, чем полумера. Молодость — это не оправдание, это причина. Молодость всегда жестока. А когда я вижу такую примиренную, благодетельную старость, которая с доброй старческой улыбкой говорит: «И ты прав, и ты прав»,— это не вызывает у меня умиления. Я вообще боюсь старости как эпохи примиренности. Мне нравятся такие старики, как Толстой, которые ушли непримиренными. Я не очень понимаю, честно говоря, что вот «кто не был в юности радикалом — подлец, кто не стал в старости консерватором — дурак». Мне кажется, что тот, кто не стал консерватором в старости,— молодец. Потому что консерватизм —…

Понимаете, какая вещь. Я «Человека без свойств» читал очень давно, когда была мода на эту книгу с легкой руки Нагибина. Когда я, помнится, привез Льву Аннинского только что вышедшие в 3-х книгах «Нашего современника» роман Леонова «Пирамида» и попросил его дать отзыв, он сказал: «Сколько ты мне даешь?». Я говорю: «3 недели».— «Ну, 3 недели… Он 50 лет писал, а я за 3 недели. Нет, это неуважение».

Музиль писал свой роман, если не ошибаюсь, 30 лет, и не закончил. Это писатель исключительного класса. Что я, буду вот так анализировать «Человека без свойств»? Это надо читать, перечитывать, иметь огромный опыт контактов с этой книгой.

Я очень любил этот роман. Мне очень нравилась его…

Массовый. Но он всё равно для умных. Из Моэма каждый выедает свой слой, свой корж. Самым умным нравится «Лезвие бритвы». Ефремовский вариант всё-таки попроще. Более простой (не люблю слово «простой») менее продвинутый читатель выбирает «Театр».

Лучший роман — «Луна и грош». С него и надо начинать, мне кажется. Просто образец симфонической прозы — это, по-моему, 2-3 последних абзаца «Луны и гроша». Я вообще «Луну и грош» так высоко ставлю — я обожаю этот роман!

Ну и, конечно, я очень люблю рассказы. Вот недавно, когда я преподавал курс короткого рассказа, я «Дождь» приводил как абсолютный, идеальный пример. Мне, конечно, нравится и «Человек со шрамом», и практически все рассказы из…

Да, тут много вопросов о том, как я отношусь к опросу ВЦИОМ, что жители Волгограда не хотят переименовывать город в Сталинград. Меня ни в чем не убеждает этот вопрос. Я думаю, что они берегут город для Путина. Они его собираются сразу в Путинград переименовать в надежде, что уж тогда-то снабжение будет радикально лучше и не будет этих историй с канализацией.

Понимаете, почему нельзя было отдать Сталинград? Потому что это город Сталина. Почему нельзя, чтобы плохо жил Путинград? Потому что это город Путина. Я абсолютно уверен, что такое переименование не за горами. Насчет отношения к Сталину – меня оно тоже не убеждает ни в чем.  Мне кажется, что люди, которые до сих пор выясняют отношения со…

Я думаю, прав Вересаев, который сказал: «Я, в отличие от Андреева, был на войне и я ее воспринимаю иначе. Там к ужасу привыкаешь, а он пишет так, как будто ужас войны продолжает тебя лупить по глазам, по сердцу, по нервам каждый день. Тогда можно сойти с ума». А самое ужасное в том, что это все становится буднем, рутиной.

Но сам рассказ очень талантливый. Понимаете, какая вещь? Андреев очень талантливый. Он ослепительно талантливый писатель. Достоверен он или нет, есть ли у него вкус или такт, можно спорить о «Рассказе о семи повешенных», можно предъявлять претензии к «Моим запискам», мы их как раз проходим сейчас в рамках университетского курса в Бард-колледже в теме «Тюрьма, ссылка и…

Сравнивать можно все со всем, но никогда Олег Стрижак ни по уровню своего таланта, ни по новизне своей не может с Битовым сопоставляться. У меня к «Пушкинскому дому» сложное отношение, я не считаю этот роман лучшим творением Битова, хотя это очень важная книга. Но Битов постулировал, если угодно, новый тип русского романа, новый тип русского героя. Там дядя Диккенс – новый герой.

Если уж с кем и с чем сравнивать Битова, то, наверное, с «Ложится мгла на старые ступени» Чудакова, хотя, конечно, Чудаков не выдерживает этого сравнения. Хотя фигуры деда и дяди Диккенса по многим параметрам сходны. Для меня Битов – это человек колоссального остроумия, выдающегося ума, огромной культурной памяти,…