Замечаете ли вы у позднего Нолана отсылки к Стругацким: например, «Интерстеллар» напоминает «Далекую Радугу», «Страну багровых туч»?

Да, совершенно точно. Скажу вам больше: это метафора их сосуществования. Потому что прошлое не проходит.

Вам кажется, что ваше прошлое прошло, а оно вас догнало. Прошлое и будущее сосуществуют, входят в конфликт, взаимно уничтожаются. И ничего невозможно с этим сделать. Люди из будущего продолжают ходить среди нас. Война прошлого с будущим сегодня особенно очевидна, потому что происходит диверсификация человечества.

Знаете, у Севера Гансовского есть такая повесть «Шаги в неизвестное», где герой неожиданно оказывается в мире замедленном. Там взорвалась шаровая молния, он был свидетелем этого взрыва, и в результате он живет со скоростью, примерно в 900 раз превышающей…

Я не люблю Нолана, он мне кажется переоцененным, переусложненным автором, каким-то избыточным. Я вообще люблю всякую избыточность, но у него она не приводит к эмоциональному взрыву, его кино холодно. Наверное, его последняя картина «Довод» («Tenet»), загадочная такая, многие спрашивают, почему там героя зовут Арепо. Да потому что «sator arepo tenet opera rotas» — знаменитая магическая фраза, которая была еще в основе «Альтиста Данилова», в массе других текстов, но это не важно. Важно то, что все нолановские ходы, запутанные штучки,— все это уже было в одном фильме Джармуша, где речь идет о пределах «Пределы контроля». Там тоже непонятно, кто главный агент и чем он занят, мы этого не знаем. И…

Он один из, кажется, 9-ти исследователей, которые провели над собой страшный эксперимент сращения человека с машиной. Появление бессмертного человека, у которого логика вместо эмоций, у которого потребности вместо желаний — это довольно страшная история.

Камилл бессмертен. Когда он там говорит: «Я скоро в третий раз очнулась на покрытой пеплом планете», он свидетельствует о своем безусловном и безмерном отчаянии. Хотя есть такая точка зрения, что раз уцелел Горбовский, то волна этого типа не убийственна, и можно выжить после нее. И вот интересно, как Роберт и Таня будут потом общаться с этими детьми, которые выживут.

Требовать имеет право кто угодно и что угодно. Другой вопрос, что придавать такое значение сериалу, на мой взгляд, неправильно, и если бы Толстому поступила петиция переписать финал «Войны и мира», чтобы Петя Ростов был жив, а князь Андрей женился на Наташе, то он, я думаю, ответил бы вполне определенным образом. Другое дело, что Стругацкие очень умилялись письму от тогда школьника Славы Рыбакова, который предложил свой финал к «Далекой радуге», где все спаслись. Имеет право фанатское сообщество хотеть чего угодно. Другое дело, что у авторов своя логика.

Видите ли, попытка увидеть в киборгах новый человеческий тип предпринята у Стругацких в «Далекой Радуге», где Камилл (если вы помните, это такой человек-машина) испытывает главные проблемы с бессмертием. Он там на протяжении повести шесть раз умирает, если я правильно помню.

Но мне-то кажется, понимаете, что сращение человека с машиной сработает в одном направлении — оно сделает быстрее человека, оно, наверное, позволит ему освоить телепатию, если чип какой-то позволит ему с помощью Интернета связываться мгновенно с любыми библиотеками, хранилищами знаний, с любыми соседями и так далее. Но принципиально это ничего в человеке не изменит. Ребята, ну, это хорошо было бы, если бы…

Если вам до 12 лет — с «Попытки к бегству». Если вам 14–15 — «Понедельник начинается в субботу». А если вам 16–17 — настаиваю на этом!— с «Миллиарда лет до конца света». Это абсолютно великий роман. В «Миллиарде лет до конца света» вообще впервые построена такая фабула — вот этот деперсонифицированный сюжет, где людям противостоит гомеостатическое (или как оно там иногда называется?), гомеопатическое мироздание. Это очень сложная книга, сложные мысли в ней высказаны, но она, во-первых, самая увлекательная из всего, а во-вторых, она касается вашей повседневности. Кто из нас не замечал, что когда мы начинаем делать любимое, нравящееся нам дело, сопротивление мира качественно возрастает.…

Понимаете, сейчас модерну дается, как правило, такое уничижительное определение, что модерн –  это разрыв с традицией. А традиция – это по умолчанию, по определению хорошо. А модерн включает в себя разрыв с традицией, по определению. Но я рискнул бы сказать, что это трудный, сложный, долгий, мучительный разговор, потому что модернизм сам по себе – явление довольно демоническое. И модернизм возникает именно там, где традиция уперлась в тупик. Люцифера или Прометея зовут на помощь, когда ничего другое не помогло.

Да, в российской культуре случилось так, что традиция, славянофильство, сороковые годы уперлось в запретительство, уперлось в будущее. И тут понадобился модерн как…

Мне всегда казалось, что больше всего его интересует теория воспитания, и «Азазель» — это явный ответ Стругацким на их интернаты, на их «Полдень, XXII век» («Возвращение»), идею невротизации и так далее. Там много прямой пародии на теорию воспитания Стругацких. Взял он у них, конечно, интерес к востоку. Потому что и Борис Стругацкий этим интересовался, и Аркадий Натанович был большим специалистом в японистике. И сам Чхартишвили — японист. Поэтому не мудрено, что по крайней мере с одним из Стругацких — он коллега. И японская культура, и тема смерти в ней, и тема избегания смерти как капитуляции — это, конечно, ему близко.

Это вечный вопрос. Когда я читал лекцию в вузе, там мы затрагивали проблему Дон Кихота. До сих пор есть две трактовки «Дон-Кихота», о чем Набоков говорит в своих замечательных лекциях: Дон-Кихот либо злой, опасный безумец, либо святой. Кстати говоря, при подходе к русским революционерам до сих пор существует та же дихотомия.

Как оценивать Швейка? Одним кажется, что он безнадежный идиот, другим кажется, что он лукавый и хитрый дух чешского народа. У меня нет решительно никаких оснований думать, что чех вот таков, что чешский народ воплощен в образе Швейка. Швейк, безусловно, идиот, в Швейке есть, безусловно, черты тупой скотины, но эти черты таковы («Он очень милый»,— говорит о…

Да потому что систем обладает не мозговым, а каким-то спинномозговым, на уровне инстинкта, чутьем на все опасное. «Что делать?» — это роман на очень простую тему. Он о том, что, пока в русской семье царит патриархальность, патриархат, в русской политической жизни не будет свободы. Вот и все, об этом роман. И он поэтому Ленина «глубоко перепахал».

Русская семья, где чувство собственника преобладает над уважением к женщине, над достоинствами ее,— да, наверное, это утопия — избавиться от чувства ревности. Но тем не менее, все семьи русских модернистов (Маяковского, Ленина, Гиппиус-Мережковского-Философова) на этом строились. Это была попытка разрушить патриархальную семью и через это…